Кто бы что не говорил - но 100 лет это дата, посему сегодня будет много Октябрьской революции, ну или переворота, кому как больше нравится. Те, кто жил в СССР помнят, что 7 ноября был одним из самых главных праздников в стране. Гораздо более значительным чем 1 мая, или даже День Победы. Ну по крайней мере для государства и его чиновников. Но, удивительное дело, знаков-символов, связанных с этим праздником было не так уж и много. Давайте первым делом вспомним о них.

Ниже кроме небольшого обзора самих символов вас ждет подборка праздничных советских открыток, Октябрьская Революция на картинах советских художников и еще более раритетные плакаты времен гражданской войны.

Итак, первым и главным был крейсер "Аврора". Не совсем понятно, почему именно так случилось, если честно. Вот решили, что символом будет именно "Аврора" и все тут ) Хотя осенью 1918 года крейсер даже планировали затопить в фарватере в районе Кронштадта, чтобы потенциальные корабли интервентов не пробились к Петрограду. Обошлось.

Активно его начали продвигать как символ Революции после 1927 года. Хотя корабль был еще на ходу и участвовал в походах, в том числе и заграничных. Хотя корабль устарел, и к 1941 году «Аврору» планировали исключить из списков флота, но осуществлению этого помешала война.
Корабль находился в Ораниенбауме и участвовал в обороне города. 130- миллимитровые орудия были сняты с корабля и установлены как отдельная батарея (артбатарея «А»), а судно выполняло роль пункта ПВО. И надо сказать, де-факто немцы корабль практически потопили.

В августе 1944 года было принято историческое решение. Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся принял постановление, по которому «Аврору» надлежало установить у Петроградской набережной в качестве музея-памятника истории флота и учебного блокшива Ленинградского Нахимовского военно-морского училища. Корабль подняли, почистили и отбуксировали на место. Там он и стоит по сей день, если не считать 2 ремонтов в 1984 году и в 2014 году. И если честно, от "Авроры" почти ничего не осталось.

Еще один интересный момент - 22 февраля 1968 года указом Президиума Верховного Совета СССР Краснознамённый крейсер «Аврора» был награждён орденом Октябрьской Революции, став единственным в стране дважды орденоносным кораблём. Причем на ордене изображён сам крейсер ))

Красная гвоздика .
Еще один символ, который везде и всюду присутствовал на этом празднике. На открытках, в кино, на манифестациях и парадах. Даже в петличках первых лиц государства в этот день можно было видеть именно этот цветок.

Я всегда думал почему так? И скорее всего, это аллюзии на другой символ, который присутствовал в 1917 - красный бант. Ибо революционно настроенные личности носили или красные ленточки, или красный бант. Причем второй был предпочтительнее. Так было и в Февральскую Революцию, причем доходило до маразма. Когда с красным бантом во главе Гвардейского флотского экипажа по улицам дефилировал....двоюродный брат императора великий князь Кирилл Владимирович.Тот самый, кто в 1924 году, в эмиграции, провозгласил себя Императором Всероссийским Кириллом I,и чьих дочь и внука мы постоянно видим у нас в стране как якобы претендентов на гипотетический престол.

В позднесоветские времена бант был не совсем в моде, зато гвоздики стали серьезной символикой. Хотя и банты вешали. Некоторые даже много. Как, например, Черненко:

Революционные матросы . Куча фильмов, показывающих и рассказывающих нам о том, что революцию делали матросы. Каноничный образ был примерно такой:

Но дело в том, что 80% матросов были приверженцами анархизма, и никак не могли быть причислены к сторонникам большевиков. Просто была буча, и они в ней поучаствовали. И уж точно нельзя сказать,что они были единственный революционной силой в городе. Ибо большое число сухопутных войск Петербургского гарнизона, в том числе лейб-гвардии Литовский полк, поучаствовали в мятеже. Но вот сложилось именно так - революционные матросы впоследствии стали одним из главных символов Революции.

Броневик.
Почему это убероружие так ценилось в те времена, я до конца понять не могу

Хотя колеса, какая-никакая броня и пулеметы-это ценилось. Особенно в локальных конфликтах. Опять-таки, Ильича весной при возвращении из эмиграции занесло именно на броневечок, с которого он какую-ту фигню нес. "Апрельские тезисы" он изложил вечером с балкона особняка Кшесинской, а не на Финляндской вокзале, как принято считать. Хотя памятник стоит, и даже башню броневика можно заметить.

Вот у народе все и перемешалось в голове

Ну и Смольный . До 1917 года в этом красивом здании, построенном знаменитым Кваренги, располагался Смольный институт благородных девиц - первое в России женское учебное заведение, положившее начало женскому образованию.

Однако в октябре 1917 года институт был переведён в Новочеркасск, после чего в опустевшем здании расположился штаб по подготовке к восстанию большевиков, которым руководил Петроградский военно-революционный комитет. В принципе этот был мозг и сердце всей революции (мятежа). Именно туда с конспиративной квартиры пробирался и Ленин.
В состав военно-революционного комитета вошли представители ЦК, и петроградских и военных партийных организаций партий левых эсеров и большевиков, делегаты президиума и солдатской секции Петросовета, представители штаба Красной гвардии, Центробалта и Центрофлота, фабзавкомов. В составе ВРК было организовано Бюро ВРК, осуществлявшее оперативную работу. В состав Бюро ВРК входили левые эсеры Лазимир и Г. Н. Сухарьков, большевики Подвойский и Антонов-Овсеенко. Во главе Бюро ВРК и самого ВРК формально стоял левый эсер П. Е. Лазимир, но зачастую решения принимались большевиками: Л. Д. Троцким, Н. И. Подвойским, В. А. Антоновым-Овсеенко. Поэтому, можно говорить, руководил восстанием прежде всего "пария революции" Лев Троцкий.

Начиная с 1918 года здание занимают органы городского управления - Ленинградский городской Совет депутатов трудящихся и городской комитет ВКП(б)/КПСС (вплоть до 1991 года). С 1996 года Смольный служит официальной резиденцией губернатора Петербурга.

Некоторые виды искусства,наглядной агитации,пропаганды.
Ну или просто С праздником всех тех,кто считает это праздником.
Ленинград, крейсер "Аврора",открытка издательства "Планета" 1987 год.

Карманные календари,думаю у меня не весь цикл в коллекции есть,но вот что есть,к 70-й годовщине Октября.

Самый популярный и узнаваемый корабль в мире.

Октябрьская Революция в живописи

К столетней годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции подборка картин посвященных судьбоносному Октябрю 1917 года изменившего историю России и всего человечества. Именно в этот день начался тот путь, который привел советского солдата в Берлин, а советского человека в космос.

Ленин и Сталин в конце лета 1917 года в Разливе.

Принятие решения о вооруженном восстании.

Александр Керенский.

Керенский накануне революции.

Как пройти в Смольный.

Смольный в дни Октября.

Ленин в Смольном.

Великая ночь.

Левый марш.

На Зимний.

Сталин как организатор Октябрьской революции.

Канун Октября.

Перед штурмом.

Аврора.

Залп Авроры.

Залп Авроры. В Зимнем дворце.

Залп Авроры. Смольный.

Последний выход Керенского.

Арест Временного Правительства.

Революция победила.

Провозглашение Советской власти. Это оригинальная картина, на редактуре времен Хрущева Сталина замазали.

Да здравствует Октябрьская революция.

Революционный Петроград.

Красногвардейцы Петрограда.

Революционный матрос.

Первый декрет Советской власти.

Ленин и революционные матросы.

Выступление Ленина на одном из петроградских заводов.

Ленин в редакции Правды.

Мир народам!

Декрет о мире.

Декрет о мире.

Солдат Революции.

Патруль.

Погромы винных магазинов.

На улицах Петрограда.

В штабе обороны Петрограда.

Вручение Дзержинскому решения об образовании ВЧК. Есть еще один вариант этой картины, где Сталина нет.

Яков Свердлов.

Декрет о земле.

Дзержинский.

Мы наш, мы новый мир построим!

С праздником товарищи! С днем Великого Октября!

Плакаты времен Гражданской войны

Особенно интересно, на тему Украины и Донбасса.

Колоницкий Б.М. Политические символы и борьба за власть в 1917 г. Меня зовут Борис Михайлович Колоницкий. Я старший научный сотрудник Санкт- Петербургского филиала Института российской истории РАН, кандидат исторических наук. Основная тема моих исследований - история российской революции 1917 года. Этому я посветил лет двадцать своей жизни, различным сюжетам, связанным с историей русской революции 1917 года. В этом году я выпустил книгу, которая посвящена политическим конфликтам вокруг символов в 1917 году. Почему эта проблема мне кажется очень интересной и очень важной. История русской революции для нас несколько особа, хотя не всегда мы это хотим признать. Дело в том, что в советское время столь много говорили на эту тему, столь много мифов было с этим связано, что в обществе возник естественный протест против этой темы, некоторое отталкивание от этой темы. Вместе с тем и реальная история 1917 года, и мифы вокруг 1917 года, они живут в нашей повседневной политической жизни, они иногда получают новую жизнь, от них отталкиваются. И поэтому попытаться рационализировать свое сознание, попытаться разобраться, как там было на самом деле, хотя разобраться, как было на самом деле, очень сложно и, наверное, никогда мы до конца и не поймем этого, но как-то приблизиться к истине - это очень необходимо. Но когда мы говорим о таком грандиозном событии, как революция 1917 года, на чем мы можем сосредоточить свое внимание? Ведь невозможно описать все конфликты, которые были в то время, в которых были задействованы миллионы людей. Речь идет о выборе тем, о выборе сюжетов. И тут было бы логично остановиться на проблеме власти. Ведь власть - это центральный вопрос всякой революции. Собственно, большинство историков и шло по этому пути. Если мы просмотрим, постараемся просмотреть каталог огромной библиотеки, посвященной революции 1917 года, то мы увидим, что большая часть книг посвящена либо институтам власти, то есть Временному правительству, местным органам власти, в частности, советам, комитетам, либо политическим партиям: большевикам, меньшевикам, эсерам, кадетам; либо политическим вождям, и эта тема, пожалуй, особенно развита, и в общих работах по истории российской революции именно эти сюжеты занимают особое место. Посмотрим многие советские учебники и общие книги. Мы видим, что очень часто история российской революции сводится к биографии Ленина. Если мы посмотрим многие тексты, созданные политическими противниками большевиков, созданные на Западе в период холодной войны или сразу же после холодной войны, мы увидим, что, оценивая события революции, естественно, с совершенно противоположных позиций, структуру повествования они сохраняют такую же. В центре их повествования очень часто Ленин, но в условиях революции власть что-то такое особое. Вообще, революцию мы можем определить как особое такое состояние власти. Мережковский очень точно сказал: "Революция - это расплавленное государство. Государство - это застывшая революция". Можно, с другой стороны, революцию представить какими-то кристаллами, помещенными в другую температурную обстановку, они исчезают, растворяются в растворе, а потом, когда ситуация меняется, застывают. С одной стороны, они связаны с предшествующим кристаллом, с другой стороны, представляют собой нечто новое. Так вот и государство на стадии революции меняется, проходя через такое расплавленное или растворенное состояние. Таким образом, если в так называемые "нормальные" периоды мы можем говорить о понимании государства, изучая его институты, различные государственные структуры, различных государственных деятелей, то для периода революции этого явно не достаточно. Мы должны изучать среду, в которой помещены эти институты власти. И тут нам может помочь такое обществоведческое понятие "политическая культура". Словосочетание "политическая культура" употребляется очень давно, но новую жизнь оно получило, пожалуй, в 1960-е годы, и это связано с именем такого американского исследователя, как Алманд. Он исходил из того, что в 1950-е годы и ранее возникла такая проблема: почему различные государственные структуры, почему различные конституции в разных условиях действуют совершенно по-разному, и было высказано такое предположение, которое мне кажется достаточно интересным, что это зависит от политической культуры, от установок граждан, от политических традиций. Это понятие стало сразу очень широко использоваться, и вошло в повседневную политическую жизнь, употребляется к месту и очень часто не к месту. Само по себе тиражирование этого понятия служит доказательством его востребованности. Существует масса определений политической культуры. Но никто, пожалуй, не отрицает, что важнейшим элементом политической культуры является политическая традиция. Никто не может отрицать, что важнейшим элементом политической культуры являются символы, политические символы. Политические символы играют важную роль в политических процессах, выполняют различные функции. В своем исследовании я попытался посмотреть, какие конфликты протекали вокруг символов, как они использовались различными противоборствующими силами, как они переводились, потому что один и тот же символ воспринимался иногда совершенно по-разному. Я должен честно признаться, что одним из побудительных мотивов для меня заняться этим сюжетом, заняться этой темой был мой опыт периода перестройки и после перестройки, потому что для меня в этот период стало ясным, что иногда политические программы, официально формулируемые играют в политической жизни гораздо меньшую роль, чем яркие мобилизующие политические символы. Я представил себе, что лет через двадцать какой-нибудь добросовестный историк будет изучать причины политической победы президента Путина на президентских выборах, и он выявит для себя избирательную программу президента Путина и будет изучать ее внимательно пункт за пунктом и сравнивать с избирательными программами других кандидатов. И мы, живущие сейчас, понимаем, что вовсе не программа была каким-то важным решающим фактором, гораздо большее значение в мобилизации сил в поддержку Путина сыграли яркие образы, сыграли яркие символы. Но, изучая революцию 1917 года, мы сосредотачиваемся на политических партиях, на их политических программах, иногда на методах донесения этой пропаганды до масс, а за пределами нашего внимания остаются более важные, хотя и, может быть, более простые вещи, игравшие непосредственную роль в политической борьбе. В России в канун февральской революции 1917 года сложилась очень развитая политическая субкультура, субкультура подполья. Когда говорят об особенностях дореволюционной России, то упоминаются очень многие вещи: развитость или недостаточная развитость гражданского общества, традиции общины, особенности православной церкви. Я думаю, любой студент, изучающий русскую историю, этот список особенностей России, которые могут объяснить ее последующее развитие, может дополнить. Но мне кажется, что мы забываем еще один, очень важный и очень интересный фактор. И этот фактор в России существовал на протяжении нескольких десятилетий - политическая контр-система, политическое контр-подполье, и она воспроизводилась. Это делает Россию несколько особой. Можно, конечно, сказать, что и в других странах существовала, а иногда и существует очень развитая система политического подполья. Мы можем вспомнить Ирландию, Польшу, Южную Африку, но в каждом из этих случаев речь шла о политической борьбе, о различных конспиративных организациях, направленных против национального угнетения в той или иной форме и этнического угнетения. В случае с Россией положение было совершенно другим. Возникает вопрос: почему российское подполье так и существовало, не смотря на высокую эффективность российской полиции? Можно высказать несколько предположений. Одно из них таково: российское подполье оказалось весьма способным к политическому символо-творчеству, к созданию символов. Это было важное средство обеспечения единства, важное средство мобилизации, важное средство привлечения молодежи. На развитие российской революционной традиции большое влияние оказали французская и польская революционные традиции. Многие революционные песни являли собой перевод с французского, с польского, наиболее известная революционная песня, ставшая практически гимном революционного подполья, русская Марсельеза, которую чаще называют рабочая Марсельеза, слова которой были созданы Петром Лавровым, это был, может быть, его поступок жизненный, который не вполне оценивается сейчас. Возможно, на российскую историю он оказал не меньшее влияние созданием этого стихотворного текста, чем своими философскими произведениями. Так или иначе, в России после первой русской революции эти символы революционного подполья: песни, красный флаг, оказались тиражированными, проникли в широкую среду. Эти символы легко оформляли любой протест, даже и тогда, когда он и не был прямо связан с деятельностью социалистических партий. Среди историков существует большая дискуссия о февральской революции. В какой степени была февральская революция стихийной, и в какой степени организационный момент, организация сыграла свою роль. Одни авторы выделяют роль немецких денег или немецкой агентуры в провоцировании февральской революции. В свою очередь, германская пропаганда, а также немецкие генералы в своих мемуарах указывали на роль английских денег в создании русской революции. Существует такая тенденция преувеличивать роль российских организаций, тайных, конспиративных, которые иногда именуют российским политическим масонством. Они действительно существовали, но, на мой взгляд, их влияние иногда преувеличивается. Наконец, в советское время всячески подчеркивалось, выделялось и преувеличивалось влияние партийных организаций большевиков в российской столице в феврале 1917 года. На мой взгляд, невозможно отрицать стихийное начало февральской революции. Но тут возникает довольно сложная проблема. В какой степени мы можем противопоставлять стихийность и организованность, в какой степени эти понятия являются полярными. Наверное, было бы точнее сказать, что не может быть ни стопроцентной организованности, ни стопроцентной стихийности. И тут перед нами встает вопрос о самоорганизации революционного движения в феврале 1917 года. Как толпы людей или группы людей превращались в манифестантов, в демонстрантов. И мне представляется, что важнейшую роль в этом играли как раз известные распространенные символы революционного подполья. В первую очередь, рабочая Марсельеза и красный флаг. Кроме того, следует сказать, что во многих городах существовала своя особая революционная традиция, существовала она и в российской столице, в Петербурге. Не случайно манифестанты инстинктивно стремились на традиционные места манифестаций и демонстраций. Таким местом был Невский проспект и, в первую очередь, пространство перед Казанским собором. Таким образом, эта самоорганизация толпы, масс в феврале 1917 года, она была во многих отношениях подготовлена десятилетиями культурно-политического творчества. Что произошло дальше? Какое значение имели символы новые и старые, какого было отношение к ним? Отношение было различным. Временное правительство старалось сохранить элементы государственной символики. Так на новой государственной печати Временного правительства оставался орел, правда, он был лишен корон и скипетра, державы, ордена Андрея Первозванного, такой демократизированный, республиканский орел. Иногда утверждают, что таким образом появился новый государственный герб России, это не совсем верно. Хотя республиканский орел без корон украшал новые денежные знаки, в том числе и знаменитые "керенки", Временное правительство не приняло никакого решения, которое делало бы двуглавого орла государственным символом. С чем это было связано? Это было связано с тем, что в массовом сознании двуглавый орел в любом виде - с коронами, без корон - очень часто воспринимался как символ старого прошлого. И на некоторых открытках, изображающих революцию, символизирующих революционный переворот, орел воплощал старый режим, и солдат, уничтожающий орла, являлся символом новой, побеждающей жизни. Можно говорить об отношении к разным символам. Например, в вооруженных силах очень острые конфликты развернулись вокруг погон, символа офицерской власти. Это привело к тому, что в апреле 1917 года сначала Балтийский флот отказался от погон и был издан соответствующий приказ Командующего Балтийским флотом, а затем под давлением этого самого мощного флота и Морское министерство приняло решение о реформе военно- морской формы. Офицеры получили нарукавные знаки отличия, такие нашивки на рукавах, а матросы оказались вообще без каких-либо знаков отличия, и это было предметом их гордости. Они считали, что таким образом они следовали принципам равенства, свобода и свысока смотрели на сухопутные войска, которые сохраняли еще наплечные знаки отличия. Действительно, солдат или матрос, срывающий погоны с офицера - это такой зрительный образ российской революции. Однако если мы представим себе эту картину, мы далеко не всегда поймем, что стоит за этим конфликтом. В некоторых случаях это - разжалование офицера, который подозревается в предательстве, либо с точки зрения солдат является недостойным носителем погон. В данном случае, хотя солдаты или матросы срывают погоны с офицера, они тем самым подчеркивают почетное значение погон, то есть офицер является недостойным их носителем. Но иногда борьба с погонами является принципиальной борьбой, борьбой со старым режимом, борьбой за полное уравнение. У нас нет никаких свидетельств, чтобы какая-либо партия, в том числе и большевики, сознательно стимулировала эти конфликты вокруг погон. Можно точнее сказать, что они были стихийными, с теми оговорками относительно стихийности и организованности, которые я высказывал ранее. Но большевики не могли игнорировать это анти погонное уравнительное движение. И после своего прихода к власти, через некоторое время они принимают решение об отмене погон. Очевидно, что это решение пользовалось популярностью, потому что буквально сразу же альтернативные центры власти, которые вовсе не собирались солидаризоваться с большевиками, принимают аналогичные решения. От погон отказываются Центральная украинская Рада, Чехословацкий корпус, Польский корпус, и в годы Гражданской войны погоны, в первую очередь золотые офицерские и генеральские погоны, стали одним из символов старого режима, старого прошлого. И в политических победах большевиков это сыграло немалую роль. Если мы посмотрим на портреты белых генералов, например, на портрет генерала Колчака, то и для многих сторонников февральской революции, которые были противниками большевиков, этот зрительный образ был совершенно неприемлем, он был образом до февральской России. И это, на мой взгляд, имело немалое значение. Можно говорить об этом больше, но белое движение в ходе Гражданской войны выглядело гораздо более реакционным и консервативным, чем оно было на самом деле. Образ в этом отношении сыграл с белым движением очень плохую шутку, образ был очень плохо найден, он негативно отразился на судьбе белого движения. Вернемся к февральской революции. В ходе февральской революции фактически общенациональным символом стал красный флаг. А роль общенационального гимна играла рабочая Марсельеза. Рабочую Марсельезу играли при встрече министров. Когда играли гимны союзников, то после этого играли и русскую рабочую Марсельезу, она немного отличалась от французской Марсельезы, она была более медленной. Роль государственного символа исполнял также красный флаг. В свое последнее наступление русская армия в июне 1917 года пошла под красным флагом. Над Зимним дворцом, когда Керенский там находился, также поднимался красный флаг. И это было очень важно. Дело в том, что после февральской революции в России существовал политический плюрализм, конечно, с какими-то ограничениями, так как сторонники монархии не всегда могли достаточно полно выразить свою позицию, но по сравнению с другими воюющими странами Россия была государством удивительной свободы. В области политики явно существовал политический плюрализм. Но если мы говорим о символической сфере, о сфере политической символики, то фактически после февральской революции эта сфера была монополизирована символами революционного подполья, которые были связаны с символикой социалистического движения. Красный флаг, рабочая Марсельеза, красные банты, я думаю, что это оказало очень серьезное влияние на историю нашей страны. Дело в том, что миллионы людей приобщались к политической жизни впервые после февральской революции. Интерес к политике был огромный. Колоссальным был спрос на политическую литературу, но очень часто политическая литература не удовлетворяла этих неофитов политической жизни, она была слишком сложной, слишком непонятной, слишком отвлеченной. И на самом деле первичным инструментом политической социализации, средством обучения политике, приобщения к политике была политическая символика. И не редко активисты 1917 года описывали ситуацию с помощью образов политической символики. Очень часто в листовках, в речах, в письмах есть цитирование буквально революционных песен. И имела очень большое значение сама по себе картина мира, предлагавшаяся революционной символикой, она вряд ли могла способствовать созданию атмосферы гражданского мира, к чему призывало Временное правительство, скорее наоборот, могла способствовать углублению революции и психологической и культурной подготовке к гражданской войне. Посмотрим содержание революционных песен. Революционные песни весьма и весьма похожи. Во всех революционных песнях существует противопоставление, временное противопоставление, настоящее противопоставляется будущему. Настоящее очень часто сравнивается с мрачной тюрьмой, цепи, решетки, такие атрибуты настоящего, это мир насилия, мир старости, мир смерти. Напротив, мир будущего светел, ясен, это новая жизнь, это мир свободы вечной. Каков же путь перемещения из настоящего в будущее. Во всех песнях существует представление о бое, очень часто это последний бой, последний и решительный бой, очень часто он сравнивается со страшным судом. И люди, описывающие свое состояние после февральской революции, очень часто и пользовались этими образами. Себя они ощущали людьми, преодолевающими прошлое, находящимися в состоянии вот этого боя и может быть находящимися уже на начальном этапе новой жизни, которая обещалась всей революционной символикой. Интересно, что после февральской революции создаются новые революционные символы, в том числе и новые песни. Они не были такими яркими, они не стали такими популярными, они повторяют те же блоки, что и традиционные, старые, популярные революционные песни. Но что меняется? Меняется время. Вот этот мир старости, мир тюрьмы, мир насилия описывается, как прошлое, то есть себя они ощущали в момент наступления новой жизни. Что еще более интересно, что еще более потрясающе, старые песни стали петь по-новому, происходит изменение времени. Например, до 1917 года в России Интернационал пелся так: Это будет последний, решительный бой. То есть момент грядущей мести, момент страшного суда над эксплуататорами, над грабителями, он рассматривался как нечто, что еще должно настать. Как мы все знаем, с 1917 года стали петь: Это есть наш последний и решительный бой. И также меняется время и в других революционных песнях. Таким образом, революционные символы оказались очень серьезным оружием радикализации, углубления революции, подготовки страны к гражданской войне. И в этом положении и многие министры Временного правительства, и многие ведущие деятели умеренных социалистов, большинство меньшевиков и эсеров оказывались в весьма сложном положении. Они, с одной стороны, не могли отказаться от своих старых символов, любимых и дорогих, они способствовали их распространению. Но вместе с тем они не могли не осознавать столь радикализующего потенциала этих революционных символов. Иногда они призывали не воспринимать революционную символику буквально. Они говорили: "Сейчас это просто символы. Сейчас мы не должны идти дорогой насилия и крови, к которой буквально призывала вся система революционных символов". Но в то время это было наивно. Конечно сейчас, многие французы, поющие Марсельезу, вовсе не стремятся выполнять все свирепые призывы, содержащиеся в этой песне. Современные французы воспринимают Марсельезу "просто как символ". Но в 1917 году наши предки воспринимали всю систему революционных символов, как призыв к непосредственному действию, как пособие по непосредственным политическим действиям. Объективно это способствовало большевикам и их политическим союзникам. Фактически им ничего не пришлось менять в их политической символике, которая получила статус государственных и национальных символов после февральской революции, неформально во многих случаях, хотя иногда и формально. Большевики придали этой символике, красному флагу, революционным песням новый статус, статус официальных символов. Правда при этом менялась иерархия этих символов. Например, роль главной революционной песни стала играть не рабочая Марсельеза, которая потом в историческом сознании стала восприниматься как символ февраля, а Интернационал. Но так или иначе вся эта символическая ситуация способствовала большевикам. Одной из их важнейших политических побед было то обстоятельство, что они смогли использовать эти символы, как свои. Во многих отношениях это способствовало тому, что и многие сторонники февральской революции, на самом деле разных взглядов, воспринимали власть большевиков как легитимную. Сам факт отношения к революционной политической символике раскалывал лагерь потенциальных противников большевиков.

Есть такой рецепт производства артиллерийских орудий: нужно взять круглую дыру и облить ее сталью – получится орудие. Целый ряд исторических концепций фабрикуется именно по этому рецепту: берут совершеннейшую дыру и обливают ее враньем: получается история. Или исторический факт. Именно по такому рецепту Петр Первый был сделан Великим, Екатерина II – Великой, Павел I – безумцем, Николай Первый – Палкиным.

Противоречие символики с самыми очевидными фактами не играет, по-видимому, никакой роли. Вот умный человек. Лев Тихомиров, пишет, что Петр Первый понавыдумывал таких законов, которые, если бы у него хватило гениальности еще и провести их в жизнь, привели бы к форменной катастрофе, но, к счастью для России, гениальности Петра Первого хватило только на законодательное прожектерство… И – все-таки: гений. Другой, тоже умный человек, В. Ключевский, вертится, как черт перед заутреней, сам себе на каждом шагу противоречит, а опасные пункты символики старается обходить как можно осторожнее. Проф. Платонов посвятил целую книгу реабилитации петровской гениальности – в Советской России это предприятие абсолютно безнадежное – и самым тщательным образом обходит: и дезертирство под Нарвой (при пятикратном превосходстве сил), и бегство из-под Гродно, и, наконец, такой военный скандал, какого в русской истории больше не было никогда: Прутскую капитуляцию.

И Нарва и Гродно объясняются стандартизировано: престиж шведской непобедимости. И старательно обходится стороной нам почти неизвестный генерал-майор Келин, у которого в Полтаве было: четыре тысячи «гарнизонной команды» и четыре тысячи «вооруженных обывателей» и который был, по-видимому, совершенно не проницаем ни для какого «престижа» Этот генерал-майор Келин, во главе восьми тысяч плохо вооруженного сброда (можно себе представить Полтавскую «гарнизу» и вооруженных обывателей!), разделал тридцатитысячную армию Карла XII так, что от нее осталась – по Ключевскому, «голодная и оборванная толпа», и, кроме того, толпа, лишенная пороха, а следовательно, и артиллерии. Полтавская победа над этой толпой была описана двести пятьдесят раз. А о генерал-майоре Келине я не смог найти никакой литературы. Не знаю, есть ли она вообще. Вероятно, нет. Ибо, если мы сопоставим два факта: а) дезертирство при Нарве, при пятикратном превосходстве русских сил и б) защиту Полтавы при четырехкратном превосходстве неприятельских сил, то совершенно очевидно, что от стратегического гения Петра Первого не останется абсолютно ничего. Но этот «гений» был необходим социально для правых, ибо он символизирует начало крепостного права, и для левых, ибо он символизирует революционное насилие над нацией.

Практически в установлении крепостного права Петр Первый был абсолютно ни при чем. Он не отдавал себе отчета в том, что делалось вокруг него и от его имени. Екатерина Вторая отдавала себе совершенно ясный отчет: она то взывала к Сенату, то писала наказы, то плакала – но сделать она не могла ничего: ее убили бы еще проще, чем убили Императора Павла Первого.

Эта маленькая справка по поводу исторической символики приведена потому, что история – или, точнее, историография – Февральской революции с изумительной степенью точности повторяет рецепт артиллерийского производства: берется дыра и дыра обливается выдумками. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован:

а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии – тут главную роль сыграл Родзянко;

б) денежной знатью – А. Гучков и

в) военной знатью – ген. М. Алексеев.

У каждой из этих групп были совершенно определенные интересы. Эти интересы противоречили друг другу, противоречили интересам страны и противоречили интересам армии и победы – но никто не организует государственного переворота под влиянием плохого пищеварения. Заговор был организован по лучшим традициям XVIII века, и основная ошибка декабристов была избегнута: декабристы сделали оплошность – вызвали на Сенатскую площадь массу. Большевистский историк проф. Покровский скорбно отмечает, что Императора Николая Первого «спас мужик в гвардейском мундире». И он так же скорбно говорит, что появление солдатского караула могло спасти и Императора Павла Первого. Основная стратегическая задача переворота заключалась в том, чтобы изолировать Государя Императора и от армии и от «массы», что и проделал ген. М. Алексеев. Самую основную роль в этом перевороте сыграл А. Гучков. Его техническим исполнителем был ген. М. Алексеев, а М. Родзянко играл роль, так сказать, слона на побегушках. Левые во всем этом были абсолютно ни при чем. И только после отречения Государя Императора они кое-как, постепенно пришли в действие: Милюков, Керенский, Совдепы и, наконец, Ленин – по тем же приблизительно законам, по каким развивается всякая настоящая революция. Но это пришло позже – в апреле – мае 1917 года. В феврале же был переворот, организованный, как об этом сказали бы члены СБОНРа или Лиги, «помещиками, фабрикантами и генералами». Так что, если члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий клянутся великими принципами Февраля, то они клянутся принципами «помещиков, фабрикантов и генералов». По всей вероятности, ни о чем этом члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий и понятия не имеют.

Таким образом, символика Февраля с потрясающей степенью точности повторяет символику Петра Первого. Правые, которые сделали революцию, признаться в этом не могут никак. Именно поэтому правая публицистика эмиграции ищет виновников Февраля в англичанах, немцах, евреях, масонах, японцах, цыганах, йогах, бушменах, в нечистой силе и в деятельности темных сил, ибо как признаться в том, что «темными силами» были как раз помещики, фабриканты и генералы? Не могут об этом говорить и левые – ибо что тогда останется от народной революции? От великих завоеваний Февраля? И от «восстания масс против проклятого старого режима»? Правые не могут признаться в том, что страшная формулировка Государя Императора о предательстве и прочем относится именно к их среде, левым очень трудно признаваться в том, что февральская манна небесная, так неожиданно свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гнева, не от восстания масс и вообще не от какой «революции», а просто явилась результатом предательства, глупости и измены в среде правившего слоя.

Таким образом, фальшивка Февраля декорируется с двух сторон: левые пытаются все свалить на народ, правые – на народ, «обманутый левыми».

Как будет показано дальше, никакой «народ» никакого участия в Феврале не принимал. Но кое-какие массы принимали кое-какое участие в «углублении Февраля» – а что им оставалось делать? Веками и веками привычная власть пала. Кому было верить? Массы не верили никому.

Прежде чем перейти к изложению фактической стороны событий конца 1916 года, когда заговор назревал, и начала 17-го, когда он был реализован, попробуем поставить вопрос: кому это было нужно? – qui prodest?2 Нельзя же, в самом деле, предполагать, чтобы люди по пустякам пошли на такое предприятие, которое при неудаче грозило виселицей. Чтобы такие факторы, как болезненная застенчивость Государыни Императрицы, могли бы толкнуть людей на государственный переворот. Или чтобы даже и Распутинская легенда, созданная верхами аристократии, могла играть какую-то реальную роль. Ведь вот никого в свое время не возмущали ни Орловы, ни Зубовы – при всей фактической стороне их плодотворной деятельности. Почему вымышленное «влияние» Распутина могло вызвать негодование? И именно в тех слоях, которые по ежедневной своей практике не могли не знать, что никакого влияния не было. Никакой роли не могло играть и положение армии, ибо если кто-либо в мире знал, что армия наконец вооружена до зубов, то в первую голову этого не могли не знать ген. Алексеев, как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, и А. Гучков, как председатель Военно-промышленного комитета. Впоследствии М. Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора – писал о том, что с революцией или без революции Россия все равно была бы разбита. Как мы уже знаем, некоторые, несколько более умные люди, чем М. Родзянко, – У. Черчилль и А. Гитлер придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Таким образом, все эти соображения отпадают начисто. Остаются другие.

Если мы честно продумаем нашу внутреннюю историю Петербургского периода, то мы увидим, что красной и кровавой нитью проходит через нее цареубийство. Говоря несколько символически – от Царевича Алексея Петровича до Царевича Алексея Николаевича. Все цареубийства, кроме цареубийства 1 марта 1881 года, были организованы знатью. И даже убийство Царя-Освободителя находится под некоторым вопросом: в самом деле, почему не смогли охранить? Может быть, не очень хотели? Жалкая кучка изуверов организует семь покушений, и весь аппарат Империи никак не может с этой кучкой справиться.

В самом деле – почему? Как бы то там ни было, место, занимавшееся русскими государями, было самым опасным местом в мире. И если Алексей Петрович, Иоанн Антонович, Петр Третий, Павел Первый, Александр Второй и Николай Второй погибли от руки убийц, то ведь Николай Первый и Александр Третий спаслись только случайно. Восшествие на российский престол почти равнялось самоубийству. Дело заключалось в том, что Петербургская Империя строилась как Империя крепостническая, и Петербург был необходим как штаб, который мог бы держать монархию в плену, изолировав ее от страны, от нации, от массы и непрерывно держа носителей Верховной Власти под дулом цареубийства. Так было с Алексеем Петровичем и так же случилось с Николаем Александровичем. Санкт-Петербург был построен именно для этого.

Русская знать стояла накануне полной экономической катастрофы, точно так же, как перед Петром Первым она стояла накануне политической. В предвоенные годы дворянское землевладение теряло до трех миллионов десятин в год. Задолженность дворянского землевладения государству достигла чудовищной суммы в три миллиарда рублей. Если эту сумму перевести хотя бы на цену фунта мяса (около двугривенного в России тогда и около доллара в САСШ3 сейчас), то она будет равняться 12–15 миллиардам долларов. Два или три «плана Маршалла», вместе взятых. Покрыть эту задолженность дворянство не имело никакой возможности – оно стояло перед полным банкротством.

Низовое и среднее дворянство давно примирилось с судьбою. Оно, по существу, возвращалось в старое положение московского служилого слоя. Оно заполняло администрацию, армию, свободные профессии, в очень слабой степени шло и в промышленность. Если, по словам алдановского профессора Муравьева, Александр Второй отнял у дворянства половину его состояния, – то Столыпинские реформы отнимали и вторую. Для дворянской массы это уже не было угрозой: она служила, работала, и ее «поместья» были только или «подсобным предприятием», или – еще проще – дачей. Для нашего «вельможества» Столыпинская реформа была началом окончательного конца. Такие дворяне, как А. Кони, или Л. Толстой, или Д. Менделеев, или даже А. Керенский, шли в «профессию», которая иногда оплачивалась очень высоко, но которая никак не могла оплатить ни дворцов, ни яхт, ни вилл в Ницце, ни даже яхт-клуба в Петербурге. Это было катастрофой, отсюда и та травля, которой подвергался П. А. Столыпин со стороны Совета Объединенного Дворянства. Супругу министра Его Величества П. А. Столыпина в «салонах» не принимали, как не принимали и супругу С. Ю. Витте.

П. А. Столыпин был убит. Государь продолжал то дело, которое не совсем уж правильно называется Столыпинской реформой, правильнее было бы назвать его Николаевской реформой, как всегда медленно и как всегда с огромной степенью настойчивости, – ничего не ломая сразу, но все переделывая постепенно. Для дворцов, яхт, вилл и прочего отстранение Государя Императора было единственным выходом из положения – точно так же, как в свое время убийство Павла Первого.

Особенно трагическая черточка всего этого заговора заключается в том, что и часть Династии приняла в нем активное участие. Династия – чем дальше от престола, тем больше сливалась с земельной аристократией, с ее политическими и социальными интересами. В начале января 1917 года повелением Государя Императора четыре Великих Князя были высланы из Петербурга (см.: С. Ольденбург, т. II, с. 232) – и конечно, у Государя Императора были для этого достаточные основания, при Его антипатии ко всякого рода крутым мерам. Династически-аристократическая группа строила свои расчеты на Вел. Кн. Николае Николаевиче, который, кажется, не без основания считался крайним реакционером и отношение которого к Царской Семье было чрезвычайно плохим. Тот факт, что о заговоре Вел. Кн. Николай Николаевич знал, не может, по-видимому, вызывать никакого сомнения. Дальнейшее пока неясно. Но, во всяком случае, именно эти круги обеспечили заговору его технического исполнителя, ген. Алексеева.

Основной пружиной заговора был, однако. А. И. Гучков. Для этого у него были свои основания, и эти основания категорически и непримиримо расходились с мотивами аристократической группы.

После П. А. Столыпина А. И. Гучков был, конечно, самым крупным человеком России. В его патриотизме не может быть никаких сомнений, но ведь «патриотами» были и французские якобинцы, «патриотами» называют себя наши ленинцы и сталинцы, чекисты и энкаведисты, так что этот термин почти ничего не говорит. Пока был жив П. А. Столыпин, А. И. Гучков со всей своей силой поддерживал и П. А. Столыпина и правительство вообще. Со смертью П. А. Столыпина А. И. Гучков перешел в оппозицию, имевшую два разреза.

Правая публицистика эмиграции очень любит идеализировать положение, существовавшее в России в предвоенные годы. Нет, положение никак не было блестящим. Не забудем того, что в 1902–1908 годах по Высочайшему повелению была создана комиссия по исследованию причин «оскудения центра России», под председательством В. Н. Коковцова. Так что факт «оскудения» был признан официально. И была найдена его причина – главным образом община. Не забудем того, что писал такой правоверный монархист, каким, конечно, является Л. Тихомиров.

«Господство бюрократической системы… довело до страшного упадка нашу Церковь, изуродовало дух земского самоуправления, подорвало даже боевые качества русской армии. Оно, наконец, так подорвало уровень самой бюрократии, что уже стало невозможно находить способных и дельных работников администрации».

На ту же тему можно было бы привести еще более резкие мнения и бар. Н. Врангеля, и кн. С. С. Волконского, и А. С. Суворина, и многих других – правых людей. Русская бюрократия действительно была очень плоха, для 1912 года, конечно. Для 1951 она показалась бы общим собранием ангелов – ничего не поделаешь, мы прогрессируем… П. А. Столыпин кое-как привел эту бюрократию в кое-какой порядок. После его гибели начались Штюрмеры: людей в данном слое не было, как на это не раз жаловался и Государь Император. Но в России вообще людей было сколько угодно, и, конечно, одним из них, может быть, первым из них, был А. И. Гучков – и лично, и социально.

А. И. Гучков был представителем чисто русского промышленного капитала, который хотел и который имел право, по крайней мере, на участие в управлении страной. В этом праве придворная клика ему отказывала. Об этой клике А. Суворин писал:

«У нас нет правящих классов. Придворные – даже не аристократия, а что-то мелкое, какой-то сброд» («Дневник», с. 25).

Этот «сброд», проживавший свои последние, самые последние закладные, стоял на дороге Гучковым, Рябушинским, Стахеевым, Морозовым – людям, которые делали русское хозяйство, которые строили молодую русскую промышленность, которые умели работать и которые знали Россию. От их имени А. И. Гучков начал свой штурм власти. Власть для него персонифицировалась в лице Государя Императора, к которому он питал нечто вроде личной ненависти. Во всяком случае, Высочайший прием А. Гучкова, как председателя Государственной Думы, был очень холоден. В Петербурге рассказывали, что, отметая претензии А. Гучкова на министерский пост, Государь Император якобы сказал: «Ну, еще и этот купчишка лезет». Фраза в устах Государя Императора очень мало правдоподобная. Но – фраза, очень точно передающая настроения «правящих сфер», – если уж и П. А. Столыпин был неприемлем как «мелкопоместный», – то что уж говорить об А. Гучкове? Лучшего премьер-министра в России не было. Но для того, чтобы назначить А. Гучкова премьер-министром, Государю Императору пришлось бы действовать в стиле Иоанна Грозного. Стиль Иоанна Грозного исторически себя не оправдал: его результатом было, в частности, и Смутное время.

Предреволюционная Россия находилась в социальном тупике – не хозяйственном, даже и не политическом, а социальном. Новые слои, энергичные, талантливые, крепкие, хозяйственные, пробивались к жизни и к власти. И на их пути стоял старый правящий слой, который уже выродился во всех смыслах, даже и в физическом.

Сейчас, треть века спустя после катастрофы Февраля 1917 года, мы можем сказать, что объективно внутреннее положение России было почти трагическим. Сейчас, после Февральской и Октябрьской революций, мы обязаны наконец констатировать тот факт, что вся наша история Петербургского периода была до крайности дисгармонична: если половина носителей Верховной Власти гибла от руки убийц и из всех Императоров России только Петр Первый и Александр Первый не находились в состоянии непрерывной и смертельной опасности со стороны правящих слоев страны, то о внутренней гармонии в стране могут говорить только «Часовые» и иже с ними. Но «Часовые» и иже с ними не могут, не смеют констатировать того факта, что из всех слабых пунктов Российской Государственной конструкции верхи армии представляли самый слабый пункт. И все планы Государя Императора Николая Александровича сорвались именно на этом пункте.

Л. Тихомиров был прав: бюрократия поставила под угрозу даже и боеспособность армии. Может быть, лучше было бы сказать точнее: не боеспособность личную, а боеспособность техническую. Блестящие традиции Суворова, Потемкина, Кутузова и Скобелева были заменены прусской муштрой, против которой так яростно восставал М. Скобелев, – последний «из стаи славных». Дольше всего эта блестящая традиция сохранилась в нашей кавказской армии, где даже и во времена Николая Первого солдат называл своего офицера по имени и отчеству и где солдат и офицер были боевыми товарищами – младшими и старшими, но все же товарищами. Эта традиция была заменена прусско-остзейской. Целый и длинный ряд социальных причин привел к тому, что если Россия, взятая в целом, дала миру ряд людей самой, так сказать, первейшей величины и дала их во всех областях человеческого творчества, то самый важный участок – армия – был обнажен. Как ни плоха была старая бюрократия, но даже и из ее среды государи могли подбирать таких людей, как С. Витте, В. Коковцов, Н. Сазонов, не говоря уже о П. Столыпине. На верхах армии была дыра. После каждых крупных маневров производились массовые чистки генералитета, военный министр с трибуны парламента расписывался в бездарности командного состава армии. Но что было делать? Самый чин генерала в довоенной России приобрел, с легкой руки Ф. Достоевского, явственно иронический характер. Но – делать было нечего, людей не было и после страшной генеральской чистки, произведенной Вел. Кн. Николаем Николаевичем в начале войны, обнаружилось, что на место вычищенных поставить некого. Чистка подняла популярность Великого Князя в армии – точнее, в ее солдатском составе, но шла война, и делать было нечего.

Генерал М. Алексеев был типичным генералом не от инфантерии, не от кавалерии и не от артиллерии, а от бюрократии. Генерал-канцелярист.

Другой генерал – А. Мосолов, придворный дипломатический генерал, пишет о ставке так:

«Окружение Царя в ставке производило впечатление тусклости, безволия, апатии и предрешенной примиренности с возможными катастрофами».

И тут же ген. А. Мосолов прибавляет поистине страшный штрих:

«Честные люди уходили, и их заменяли эгоисты, ранее всего думавшие о собственном интересе».

Таков подбор «кадров», сделанный ген. М. Алексеевым. Из каких соображений пошел он на приманку государственного переворота?

Аристократия и буржуазия имели совершенно ясные и классовые мотивы. Какие мотивы могли быть у ген. М. Алексеева? Об этом можно только гадать. Самая вероятная догадка сводилась бы к тому, что Государь Император брал командование армией в свои собственные руки и что переворот мог означать– Вел. Кн. Николая Николаевича в качестве регента Империи, а ген. М. Алексеева в качестве верховного главнокомандующего армией, – армией, которая стояла на пороге, казалось бы, совершенно гарантированной победы. Почему бы М. Алексееву не стать вторым М. Кутузовым? Это – самое вероятное объяснение. А может быть, и единственное.

Первое время к вопросам символики большевики относились безразлично: красное знамя они использовали скорее по революционной традиции, а герба у Советской России не было до июля 1918 года.

Однако с началом советского государственного строительства стало понятно, что отсутствие официальной символики создаёт множество проблем, особенно в таких структурах, как армия.

Инициатива утвердить новый государственный флаг исходила от главного партийного бюрократа — Якова Свердлова. Большевики считали его лучшим организатором, именно поэтому Свердлов возглавил президиум ВЦИК.

8 апреля 1918 года Свердлов предложил признать Красное знамя революции государственным флагом Советской России. Инициативу поддержали, и спустя шесть дней, 14 апреля, был опубликован декрет о флаге Российской республики.

«Вплоть до апреля 1918 года официальным флагом социалистической республики продолжал оставаться бело-сине-красный флаг, принятый ещё Временным правительством. Хотя он почти не использовался, были случаи, когда его вывешивали наравне с революционными красными знамёнами», — рассказал в беседе с RT историк, член Геральдического совета при президенте РФ Станислав Думин.

• Первый председатель Всероссийского центрального исполнительного комитета Яков Свердлов
• РИА Новости

«Красные» традиции

Коммунисты, аргументируя цвет нового знамени, ссылались на средневековую Персию, где в конце VIII века произошло Восстание краснознамённых. Однако оно не имело никакого отношения к революционному движению, поскольку носило исключительно религиозный характер.

Красный цвет как революционный символ получил распространение в эпоху Великой французской революции, когда левые радикалы (якобинцы, пришедшие к власти на волне революционного террора 1793—1794 годов) активно использовали красный фригийский колпак как одну из эмблем республики, а красное знамя — как символ крови мучеников революции.

В XIX веке красный флаг окончательно утвердился в качестве революционного символа. А поскольку главными революционерами в это время стали социалисты и анархисты, именно они присвоили себе право на красное знамя, которое отныне поднималось там, где вспыхивали восстания против власти.

В мае 1831 года в уэльском городе Мертир-Тидвилле рабочие подняли мятеж против английских властей. Они поддерживали движение чартистов, выступая против роста безработицы и сокращения заработной платы.

В 1832 году красный флаг поднимают в Париже на похоронах видного либерального политика генерала Ламарка. Алое знамя с надписью «Свобода или смерть» стало символом республиканцев в последовавшей вскоре революции 1832 года. Впрочем, её быстро подавил король Луи-Филипп, а за красным флагом утвердилась репутация символа бунтовщиков.

«Революционным красный флаг сделали политики. Ранее красный цвет широко применялся в гербах и знамёнах европейских государств — от Англии до Швейцарии. Но с XIX века красный флаг становится символом революционного движения, и именно в таком качестве его приняли большевики», — рассказал в интервью RT Думин.

Символ революции

Во время революции 1848 года французские коммунисты попытались сделать красное знамя государственным флагом республики, провозглашённой 25 февраля. Но временное правительство во главе с Альфонсом де Ламартином убедило народ в необходимости сохранить трёхцветное знамя, ставшее символом французской нации. Компромиссным решением, отвечающим требованию радикалов, стала красная розетка — её добавили на флаг как знак революции. Эти события увековечил художник Филиппото, изобразивший на своей картине защищающего трёхцветный флаг Ламартина на ступенях парижского муниципалитета.

• «Альфонс де Ламартин у Отеля-Де-Вилль отвергает красный флаг 25 февраля 1848 года»
• Феликс-Эмманюэль-Анри Филиппото

С марта по май 1871 года в Париже действовало революционное правительство. Столица Франции после массового недовольства поражением в войне с Пруссией стала оплотом наиболее радикальных сил: большинство депутатов созданного революционерами правительства — коммуны — были социалистами и анархистами. И разумеется, они подняли красный флаг, под которым сражались против войск правительства Франции, сформированного национальным собранием. Но коммуна была подавлена, и алое знамя снова оказалось вне закона.

Зато красный флаг всё чаще можно было увидеть во время рабочих забастовок и митингов. Так он «дошёл» и до Российской империи, появившись на первой политической демонстрации у Казанского собора в 1876 году. Вскоре красный цвет стали использовать левые и либеральные российские оппозиционеры. Представители конституционных демократов шли под красным знаменем не менее охотно, чем социалисты.

• Первая демонстрация на Знаменской площади в Петрограде перед памятником Александру III
• Gettyimages.ru
• Hulton Archive

После образования РСДРП (Российская социал-демократическая рабочая партия) красный флаг приняли и социал-демократы — как большевики, так и меньшевики. Красное знамя поднималось в дни революции 1905-го, а после февральской революции 1917 года стало главным символом радикальных перемен, в то время как государственный триколор постепенно отходил на второй план.

«Интересно, что красный флаг был принят в качестве государственного в , где правящая нацистская партия считалась социалистической и поэтому использовала традиционный цвет флага рабочего движения, добавив к нему партийную эмблему — свастику. Есть информация, что жители немецких городов, сдаваясь нашей армии, спарывали с нацистских флагов круг со свастикой и вывешивали красные полотнища на своих домах», — рассказал Думин.

Однако у пришедших к власти большевиков монополии на красный флаг не было. Если белое движение выбрало в качестве своего знамени отвергнутый коммунистами триколор, то представители левого антибольшевизма сохраняли верность красному цвету. В июне 1918 года в Самаре собрался комитет членов Учредительного собрания, разогнанного большевиками. Эсеры, захватившие в нём лидерство, выступили против своих недавних союзников большевиков под красными знамёнами.

Ижевско-Воткинское рабочее восстание против большевистской диктатуры тоже проходило под красными флагами. А сформированные восставшими Ижевская и Воткинская дивизии прошли всю в войсках адмирала Колчака. Они приняли символику белых армий, но до конца войны уходили в бой под звуки «Интернационала».

Знамя Победы

В советское время бытовало мнение, что красные флаги широко использовались в Древней Руси и Московском государстве. Однако современные историки считают это заблуждением. Древние стяги чаще всего делались разноцветными, богато вышивались золотой и серебряной нитью. Красный цвет никогда не был главенствующим, хотя и применялся широко, поскольку является ярким и виден издалека. В русских летописях нет упоминаний о цвете знамён древнерусских князей, но обязательно указывается, что они украшались изображениями святых. Тем не менее эксперты говорят о прямой связи красного знамени с русской военной традицией.

«Красный цвет присутствовал и на древнерусских знамёнах, знамени ополчения Минина и Пожарского, а в XVIII—XIX веках стал одним из главных цветов полковых знамён русской императорской армии», — отметил Думин.

Красный флаг был первоначально принят как государственный в РСФСР, а затем, после образования СССР, он стал символом молодой советской республики. Распространение левой идеологии после Второй мировой войны привело к власти коммунистов во многих странах мира — и красным знаменем «вооружился» целый ряд государств.

«Для России красное знамя — в первую очередь Знамя Победы, именно в таком качестве оно включено в современную символику нашего государства. К тому же для большинства наших граждан красный флаг связан с воспоминаниями о прошлом. Часто он становится символом ностальгии по успехам и достижениям СССР», — считает Думин.

• Боец Красной армии водружает Знамя Победы на здании поверженного Рейхстага
• Министерство обороны Российской Федерации

По словам эксперта, в 1990 году после выборов депутатов Верховного Совета РСФСР начались поиски новых символов России.

«И депутаты обратились к бело-сине-красному флагу, который в то время уже активно использовался на митингах и демонстрациях как символ демократической России. Первоначально большинство депутатов были не готовы поддержать символ, ещё недавно считавшийся контрреволюционным, но после августовских событий 1991 года петровский флаг вновь стал государственным флагом России», — резюмировал Думин.

Александр Александрович, на фотографиях революционных лет, картинах пролетарских художников - сплошь красные банты, гвоздики в петлицах, красные повязки на шапках...

И все-таки символом революции в полном смысле можно назвать только красное знамя, красный цвет как таковой. Бант, повязка - производное от знамени, лоскуток материи, красиво оформленный.

- А почему красный цвет?

Истоки идут от французов. Все три их революции, начиная с первой, именуемой Великой, начавшейся в 1789 году, так или иначе связаны с красными знаменами. Красный цвет ассоциировался с опасностью. Он одновременно был и охранительным знаком (цвет национальной гвардии), и революционным - олицетворял протест. В конце ХIХ века революционные веяния перекинулись в Россию, а с ними и мода на красное. Причем под этим цветом выступали и профессиональные революционеры, и крестьяне пензенской Кандиевки, недовольные условиями царского Манифеста об отмене крепостного права, которые в 1861 году вряд ли знали историю красного знамени.

- Получается, красный бант - дань моде того времени?

Да. И его носил кто угодно. Даже великие князья после отречения Николая II нацепили красные банты, не говоря уже о профессорах, генералах... Это было довольно комично, поскольку современники прекрасно знали взгляды этих людей. Помутнение было всеобщим. У знаменитого философа-богослова Сергея Николаевича Булгакова есть воспоминания, когда он еще в 1905 году вместе со студентами, поддавшись ажиотажу, вышел на демонстрацию с красным бантом. А вернувшись домой, профессор очнулся и выкинул бант.

Даже женский журнал мод посвятил серию статей об использовании красного цвета в нарядах для дам!

- Иными словами, красный бант не означал принадлежности к той или иной социальной группе.

Нет, это не союз георгиевских кавалеров. Хотя... Красный цвет был в то время своеобразным защитным цветом, говорили: цепляй красный бант и тебя на улицах не побьют. Это знак причастности к общему движению, некая охранная грамота, опознавательный символ - "свой-чужой".

- Есть много плакатов, где В.И. Ленин изображен с красным бантом. Он на самом деле носил бант?

Более чем вероятно. Например, во время знаменитого субботника 1 мая 1920 года, когда Ленин помогал рабочим в Кремле. Да и ряд картин и плакатов ношение красного банта вождем революции подтверждает.

ВЗГЛЯД ПОЭТА

Красный бант в волосах

Красный бант в волосах!
Красный бант в волосах!
А мой друг дорогой -
Часовой на часах.

Он под ветром холодным,
Под холодной луной,
У палатки походной -
Что столб соляной.

Подкрадусь к нему тихо -
Зычно крикнет: - "Пароль!"
- Это я! - Проходи-ка,
Здесь спит мой Король!

Это я, мое сердце,
Это - сердце твое!
- Здесь для шуток не место,
Я возьму под ружье.

Не проспать бы обедни
Твоему Королю!
- В третий раз - и в последний:
Проходи, говорю!

Грянет выстрел. На вереск
Упаду - хоть бы звук.
Поглядит он на Север,
Поглядит он на Юг,

На Восток и на Запад.
- Не зевай на часах! -
Красный бант в волосах!
Красный бант в волосах!

Марина Цветаева
1918 год