Существует понятие коллективно национальной памяти. Рон айерман культурная травма и коллективная память

Со словом «память», как правило, ассоциируется чисто внутреннее явление, локализованное в мозгу индивида, - считается, что данный феномен, подлежит ведению физиологии мозга, неврологии и психологии, а не исторической культурологии. Однако, содержательное наполнение памяти, организация её содержаний, сроки, которые в ней может сохраняться то или другое, - всё это определяется в очень большой степени не внутренней вместимостью и контролем, а внешними, то есть социальными и культурными рамками. На это первым настоятельно указал Морис Хальбвакс .

В качестве центрального тезиса всех работ Хальбвакса можно выделить социальную обусловленность памяти. Индивид, воспитание и становление которого происходило в полном одиночестве, не имел бы памяти - таков его тезис. Впрочем, так отчётливо эта мысль так и не была сформулирована исследователем. Память, по убеждению Хальбвакса, может возникнуть у человека лишь в процессе его социализации. И, несмотря на то, что «обладает» памятью всегда отдельный человек, формируется она коллективом. Потому понятие «коллективная память» нельзя отнести к разряду метафор. Коллективы никогда не «обладают» памятью непосредственно, но обуславливают память своих членов .

Каждый из нас может для себя отметить, что даже самые личные воспоминания возникают в подавляющем большинстве (мы не учитываем здесь душевные заболевания отдельных индивидов) через общение. В памяти мы храним не только собственный опыт, но и опыт окружающих, которым они делятся с нами тем или иным образом.

Таким образом, наиболее удобной теорией, как для объяснения запоминания, так и для объяснения забвения, является следующее: Субъектом памяти и воспоминания всегда остаётся отдельный человек, но он зависим от «рамок», организующих его память . Здесь Ян Ассман несколько не согласен с Хальбваксом, который объявил коллектив субъектом памяти и воспоминания и создал такие понятия, как «групповая память» и «память нации». Однако оба учёных сходятся во мнении, что мы помним только то, что можем сообщить и для чего можно найти место в рамках коллективной памяти .

То есть, с прекращением реконструкций прошлого в настоящем, будь то обряды или обычаи, наступает забвение как для индивида, так и для коллектива, любой более не актуальной, не поддерживаемой в памяти, информации. Верность данного суждения подтверждает народная мудрость, прошедшая через годы, не теряя своей актуальности: «Человек жив, пока о нём помнят».

Отличия индивидуальной и коллективной памяти весьма принципиальны для Хальбвакса, так как память индивида, хоть и обусловлена социальными рамками, всегда остаётся уникальной в каждом случае комбинации различных коллективных воспоминаний, связанных с различными группами, членами которых мы являемся.

Также, Морис Хальбвакс и Ян Ассман сходятся в том, что коллективная память для своего функционирования и сохранения нуждается в неких «образах» или «фигурах воспоминания» . «Та или иная истина, чтобы закрепиться в памяти группы, должна предстать в конкретной форме какого-либо события, лица или места» . В свою очередь, для сохранения в памяти группы, каждая попадающая туда фигура непременно должна обогатиться смыслом, влиться в идейную систему данного общества. Специфичными признаками фигур воспоминания являются:
+ отнесённость к пространству и времени - то есть наличие конкретности в привязке события или личности к определённому месту и времени;
+ отнесённость к группе - есть ни что иное, как идентификационная конкретность, отношение исключительно к точке зрения реальной, живой группы;
+ воссоздающий характер - конкретная необходимость фигур, хранящихся в памяти, в возможности воссоздания и реорганизации в соответствии со сменяющимися контекстными рамками настоящего.

Таким образом, мы видим, что для того, чтобы попасть в зону памяти, любая информация должна преодолеть несколько фильтров. Эти, своего рода, барьеры были установлены не просто так - они выполняют крайне важную, защитную функцию. Суть защитной функции видится в том, чтобы регулировать интенсивность и глубину изменений внутри группы, которые вполне способны разорвать связь коллектива с его традициями, коренным образом повлиять на его будущее и даже привести к его уничтожению, потере своей групповой идентичности. Ведь коллективная память способна действовать в обоих направлениях: как назад, так и вперёд. Память не только воссоздаёт прошлое, она также организует переживание настоящего и будущего .

Ещё одним ключевым моментом в теории Мориса Хальбвакса было противопоставление памяти и истории. На первый взгляд может показаться, что подобные утверждения не имеют смысла, ведь и память и история призваны сохранить и передать потомкам то, чем жили их предки: мировоззрение, традиции. Однако, философ довольно убедительно обосновывает свою точку зрения.

По мнению Хальбвакса, коллективная память замечает лишь сходство и преемственность, в то время, как история устремляет свой взор в абсолютно противоположном направлении и полностью акцентирует внимание на различиях и разрывах преемственности .

Философ отмечал, что в то время как коллективная память затушёвывает любые изменения, стремясь представить группе такой образ её собственного прошлого, чтобы она на всех стадиях могла себя узнать, история, представляет каждый отрезок времени без изменений, как «пустой».

В то же время групповая память всячески старается подчеркнуть отличие своей истории от множества историй других групп, тем самым обосновывая собственную уникальность. А история организует свои факты таким образом, что становится ясно: нет ничего уникального, всё сравнимо со всем и всё в равной степени значимо.

И всё же отношение памяти и истории обозначается Хальбваксом не столько и не только как противопоставление, но и как отношение последовательности. «История начинается, как правило, только в той точке, где кончается традиция и распадается социальная память» . Получается, что для того, чтобы беспристрастно установить общую картину и последовательность фактов, истории необходимо выждать до того момента, когда старые группы с их мыслями и памятью, их влиянием, исчезнут. Между памятью и историей встраивается своего рода временной буфер, сквозь который далеко не каждое воспоминание проходит, а те, что проходят – в той или иной мере преобразовываются и объединяются в общие, объективные исторические пласты.

Следует также отметить, что Хальбвакс видит различия как между историей и памятью, так и между памятью и традицией, считая традицию не одной из форм воспоминания, но его переоформлением. В данном вопросе, кстати, Ян Ассман не согласен с Морисом Хальбваксом, разделяя коллективную память на «культурную» и «коммуникативную».

Подводя итог, можно выделить основные тезисы теории Хальбвакса:
+ память социально обусловлена, она является коллективным феноменом,
+ память индивида и коллективная память – принципиально различные понятия,
+ «фигуры воспоминания» – важные компоненты функционирования и сохранения коллективной памяти,
+ коллективная память действует в двух направлениях: воссоздание прошлого и переживание настоящего и будущего,
+ коллективная память противостоит истории и традиции, являясь для первой предшественником и «субъективным оппонентом», а для второй - фундаментом для развития.

Вклад Мориса Хальбвакса, бесспорно, важен, не смотря на некоторое отсутствие понятийной чёткости, которая крайне необходима его последователям для развития его идей. Также, вопреки многократным упрёкам в применении понятия памяти к явлениям социальной психологии, ему всё же удаётся выйти за рамки индивидуально-психологического, узкого понимания памяти и показать, что прошлое не вырастает естественным путем, а является продуктом культурного творчества .

В основе понятия о культурной памяти лежит неотделимость прошлого от настоящего. Человек видит окружающий мир и реагирует на него, опираясь на свой опыт, как положительный, так и отрицательный. Сталкиваясь с чем-то новым или с очередным препятствием, он использует конкретные, необходимые в данном случае "страницы" своего опыта, чтобы затем вновь отложить их обратно в "библиотеку" сознания. Итальянский писатель Итало Звево в своей книге "Самопознание Дзено" метко сравнивает этот процесс с тем, как дирижёр выводит партии определённых инструментов на передний план. Так и прошлое кажется нам то близким, то неизмеримо далёким, почти забытым, в зависимости от того, что требует ситуация - затемнить или высветить настоящее. Но прошлое всегда, так или иначе, связано с настоящим. Соответственно, индивидуальная идентичность каждого человека состоит из восприятия и осознания событий прошлого. Именно память, несмотря на всю её ненадёжность и эфемерность, формирует человеческую личность со всеми её взглядами, привычками, страхами и желаниями. Однако существует и второй, более глубокий слой памяти, в который вытесняются наиболее неприятные, постыдные воспоминания, которые именуются "травмами", а сама эта область в психоанализе зовётся "бессознательным".

Индивидуальная память человека также сильно зависит от воспоминаний других людей, особенно переживших сохранённые события вместе с ним. Переплетаясь и взаимно дополняя друг друга, воспоминания упрочняются. Таким образом, память обладает коммуникативным свойством и способна объединять людей в сообщества. Воспоминания, даже самые свежие, представляют собой изображения, чувства, звуки, слова лишь в виде обрывков, неизменно искажающих факты произошедшего. В таком виде они не могут быть переданы кому бы то ни было, поэтому человек использует речь и письменность для обличения воспоминаний в доступную для восприятия форму. Отсюда следуют ещё два важных свойства памяти. Первое - "нарративное" - ставит память в зависимость от литературных и речевых особенностей языка носителя информации о прошлом. Второе - социальное - выражается в том, что человек не может обладать памятью, будучи отделённым от общества.

Ближайшие "партнёры" человека по памяти - его собственная семья. Передавая воспоминания по наследству, от поколения к поколению, и подстраивая их под условия современности, семья создаёт временные условия памяти, которые обычно составляют три поколения, 80-100 лет. Спустя этот промежуток времени, память естественным образом лишается накопленных воспоминаний, освобождая, таким образом, место для последующих поколений.

Наряду с семейными поколениями существуют поколения исторические. Сменяя друг друга, они создают особый ритм исторического восприятия. Мировоззрение человека, в общем случае, формируется в жизненный период между 12 и 25 годами, когда он наиболее остро воспринимает события, происходящие в мире, в собственной стране и в родном городе. Локальные и масштабные, эти события в разной степени влияют на сознание молодого человека, создавая его будущую идентичность. Это происходит и в том случае, если он не вовлечён непосредственно в происходящие процессы, не является жертвой или виновником событий, оставаясь наблюдателем, свидетелем. Важнейшие исторические потрясения оказывают ключевое влияние на индивида, даже если он абсолютно не разделяет те взгляды и ценности, которые присущи его современникам. Именно этим и объясняются феномены "потерянных" поколений, коллективная память которых сформирована под ударами войн и других бедствий, пришедшихся на период становления личности.

Таким образом, поколение объединено похожим мировосприятием, основанным на общности коллективной памяти. Поэтому люди, разделённые временем, не могут полностью принять и понять картины мира друг друга. Отсюда возникает известный конфликт поколений - "отцов и детей". И актуальным он будет оставаться до тех пор, пока существует человек, а точнее, пока он обладает памятью.

Соответственно, отношение общества к различным историческим событиям во многом зависит от смены поколения. Примерно каждые тридцать лет происходит пересмотр восприятия прошлого, поскольку к этому процессу приступает новое поколение. Фокус смещается, отдавая приоритет более актуальным событиям и процессам. То, что ранее считалось более важным, находилось в центре внимания, отходит к периферии. Это особенно важно при рассмотрении травматических событий, которые первым поколением вытесняются и замалчиваются, а вторым осознаются и анализируются. Процесс осознания исторического опыта в полной мере начинает происходить лишь спустя около тридцати лет после трагических событий - на "местах памяти" организуются памятные мероприятия, открываются музеи. Так, например, Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме был сооружён через 25 лет после начала конфликта, а правительство Вьетнама стало оказывать активную помощь американским специалистам в поиске братских могил и пропавших без вести лишь в 90-е годы.

Понятие коллективной памяти с момента своего введения французским социологом Морисом Хальбваксом в 20-е годы прошлого столетия и до наших дней остаётся спорным. Некоторые исследователи утверждают, что оно фиктивно, однако чаще всего ими осуществляется замена собственным термином, описывающим тот же предмет. Например, Сьюзен Зонтаг в качестве коллективной памяти использует понятие "идеология", широко распространённое в дискурсе 60-х и 70-х годов, когда главной темой в обществе была политика. Любая символика, так или иначе используемая для осознания индивидуальной или национальной идентичности, воспринималась как средство манипуляции. Смена поколения, потепление отношений между Западом и Востоком в результате начавшейся в СССР "перестройки" позволили пересмотреть отношение к образам. Возникает целое научное направление, изучающее различные образы и трактующее их значения. Среди специалистов, занявшихся этой сферой, стоит выделить Корнелиуса Касториадиса и Жака Лакана с их "социальным воображаемым" и "воображаемое сообщество" Бенедикта Андерсона.

В структуре коллективной (национальной) памяти важное место занимает миф - упрощённая репрезентация исторического опыта, передающаяся от поколения к поколению. Мы говорим о мифе не как о намеренном искажении фактов, которое стремятся выявить, раскритиковать и устранить историки, а как о продукте самоидентификации человека через осмысление прошлого. В большинстве случаев собственная история усваивается не через исторические факты, а через их интерпретацию сквозь призму настоящего. Таким образом, миф обрастает подробностями и уточнениями, которые привносит в него каждое поколение, обращающееся к своей истории.

Мифологизация долгое время критиковалась как "плод идеологической работы". Однако если принять во внимание, что идеология есть не что иное, как коллективная память, то в этом случае миф служит основой культурной конструкции, отражающей условия настоящего. То есть, намного более важным становится не вопрос "что было?", а "как мы вспоминаем об этом?". Мифологизация - это естественный процесс, который происходит с любой нацией. Его можно сравнить с тем, как человек искажает, часто намеренно, свои собственные воспоминания, усиливая их или, наоборот, затемняя, в зависимости от того, какие эмоции они вызывают. С возрастом процесс искажения сохраняется, но он может приобретать формы, абсолютно отличные от тех, что были ранее. И эти отличия могут многое сказать о том, как личность этого человека изменилась за прошедшие годы. Поскольку коллективная память обладает свойствами, схожими с индивидуальной, то весь описанный выше процесс присущ и ей.

Определяя степень важности коллективной памяти для нации, французский философ ХIХ века Эрнест Ренан вывел и само понятие нации, которое в контексте нашего исследования представляется наиболее точным: "Разделять в прошлом общую славу и общие сожаления, осуществлять в будущем ту же программу, вместе страдать, наслаждаться, надеяться, вот что лучше общих таможен и границ, соответствующих стратегическим соображениям; вот что понимается, несмотря на различия расы и языка. Я сказал только что: "вместе страдать". Да, общие страдания соединяют больше, чем общие радости. В деле национальных воспоминаний траур имеет большее значение, чем триумф: траур накладывает обязанности, траур вызывает общие усилия" .

Вероятно, именно поэтому относительно молодое американское государство до сих пор прикладывает столько усилий в процессе шлифовки собственной нации. С этой целью используются различные монументальные творения - памятники, мемориалы, отмечающие выдающиеся достижения, храбрость и силу представителей американской нации на фоне уже осознанных событий прошлого. Ведь существуют и те "страницы", которые ещё не пережиты до конца. Так, например, в Финиксе ни одна улица не названа в честь убитого там знаменитого оратора и борца за права чернокожих Мартина Лютера Кинга, а в Далласе нет ни одного памятника или мемориала, посвящённого президенту Джону Кеннеди. В этих городах спустя, опять-таки, 30 лет были открыты лишь музеи, посвящённые этим трагическим событиям, что можно считать первым полноценным шагом на пути их осмысления. История самым активным образом мифологизируется и осваивается американской литературой и кинематографом. Это происходит, как указывалось выше, с любой нацией в мире, вне зависимости от того, сформирована она или ещё только на пороге своего рождения. Однако, наверное, ни одна страна в мире не тратит на это столько средств, сколько это делает США последние 100 лет. Это связано с тем, что, вступив после Первой мировой войны в когорту великих мировых держав, США не обладали сравнимой с остальными её членами полнотой исторической хроники. Тысячи "пустых страниц" пришлось заполнять тем, что имелось в распоряжении скромной, на тот момент полуторавековой американской истории. Этим объясняется такое активное стремление к осмыслению и переосмыслению фактов и событий прошлого. Опираясь не на художественные методы, а на теорию индивидуальной/коллективной самоидентификации, США можно сравнить с молодым деятельным человеком, который, подстёгиваемый естественным любопытством и значительным энергетическим потенциалом, тяготеет к изучению, опознанию, принятию или непринятию самых различных теорий и фактов прошлого. Это отступление обсуждается в третьей главе, в которой разобраны некоторые произведения американского кинематографа.

При описании свойств и значений коллективной памяти упоминались принципы неотделимости прошлого от будущего, смены поколений, в общем виде были описаны понятия "миф" и "нация". В основе культурной памяти лежит ещё один важный процесс - забвение.

Забвение служит не просто средством очистки, но одним из основных принципов человеческой памяти. Забвение стирает трагические воспоминания, освобождая сознание от страданий и бесконечного переживания случившегося. Это относится как к индивидуальной памяти, так и к коллективной. Кроме того, функция забвения служит для фильтрации огромного количества бесполезной информации, что особенно актуально для современного человека, живущего в эпоху Интернета и бесконечных информационных потоков. В сознании постоянно освобождается место для новых данных, без которых невозможен процесс совершенствования человека. Аналогичным образом устроена культурная или социальная память, которая заменяет устаревшие понятия и творения на более актуальные, порождая так называемые "тренды" эпохи. Например, в эпоху Возрождения, когда европейцы получили колоссальный для того времени массив новой информации из переведённых арабских источников, многие деятели Средневековья и их труды были фактически забыты или сдвинуты на периферию общественного внимания.

Забвение часто становится стратегией развития культуры. Например, целенаправленному забвению были преданы еретические трактаты и учения, которые признавались таковыми римской католической церковью, а также и сами еретики, отлучённые от церкви за свои убеждения. Многие талантливые деятели искусства, полководцы и политики забыты навсегда за то, что отступили от принятых канонов человеческого развития. Столь же печальной и во многом неизбежной оказалась судьба тех, кто находился в тени своих более восхваляемых обществом современников. В этом плане показательна судьба композиторов Игнаца Хольцбауэра и Граупнера, оказавшихся в тени Моцарта и Баха соответственно.

По Бауману, смысл культуры состоит именно в том, чтобы правильно отобрать и сохранить выдающиеся образцы деятельности человечества, то есть заставить процесс коллективного забвения работать по настроенному плану. Подобные системы создаются в каждой стране, которая пытается ограничить процесс "расползающегося", неподконтрольного забвения.

Франклин Анкерсмит в своей фундаментальной работе "Возвышенный исторический опыт" выделяет четыре основных типа забвения.

Первый тип отвечает за те незначительные подробности и детали, с которыми мы вынуждены сталкиваться ежедневно, и от которых, в подавляющем большинстве случаев, не зависит процесс формирования нашей идентичности. От этой информации память может смело избавляться без угрозы для нашей психики, социальной деятельности или политики. Однако наша повседневная жизнь может состоять из неожиданных находок и сюрпризов, которые серьёзным образом влияют на нашу жизнь и могут кардинально изменить её. Но мгновенно опознать такие моменты чаще всего не представляется возможным. Для таких случаев существует второй тип забвения.

Основа второго типа забвения лежит в сравнении истории с психоанализом. Фрейд считал, что самым важным в анализе психической картины мира человека является выявление мельчайших, глубоко забытых подробностей прошлых лет его жизни, которые могут иметь решающее значение в процессе самоидентификации. Это становится возможным лишь после смены ракурса взгляда на эти жизненные детали и события. Способностью сменить ракурс, по Фрейду, должны обладать психоаналитики. Как обычный человек не может, в большинстве случаев, объективно оценить значимость отдельных событий своей жизни, так и историки часто забывали о некоторых важных свершениях прошлого, не с целью дискредитировать ход истории, а потому что не видели в них той реальной значимости, которую представляли эти свершения. Например, ещё в начале ХIX века считалось, что история - это описание жизни, работы и противостояний государственных деятелей или наиболее выдающихся деятелей эпохи. Социально-экономические, культурные вопросы рассматривались поверхностно, им не придавалось особого значения. Подобный взгляд на национальную историю стал меняться лишь с наступлением эпохи Реставрации, когда появились такие историки как Франсуа Гизо, Огостен Тьерри, Карл Маркс и некоторые другие материалисты, которые, подобно психоаналитикам, призвали подробно рассмотреть те темы и проблемы, которым ранее не придавалось никакого значения.

Третий тип забвения связан с событиями прошлого, которые человек предпочёл бы забыть, поскольку они слишком болезненны, чтобы стать частью коллективного сознания. Наиболее наглядным и актуальным примером здесь являются катастрофические события Второй мировой войны. Если многомиллионные военные жертвы и неисчислимые разрушения начали обсуждаться и осознаваться в первое же десятилетие после войны, то Холокост вызывал невыносимые душевные страдания, как у его жертв, так и у тех, кто имел отношение к организации геноцида. Поэтому достаточно долгое время эта тема не находила отклика, оставаясь в коллективном бессознательном, то есть память о ней сохранялась, но одновременно была недоступна сознательной её части. При этом, даже находясь под постоянным давлением бессознательного, идентичность человека не подвергалась болезненным изменениям.

Существует и четвёртый тип забвения, которому Анкерсмит посвящает наибольшую часть своих рассуждений. Голландский историк апеллирует к таким событиям, как Великая буржуазная революция во Франции и переход от Средневековья к Новому времени - эпоха Возрождения. Эти события сопровождались четвёртым типом забвения, который привёл к тяжёлому разрыву с прошлым и изменению идентичности. Лучше всего этот крайне болезненный процесс передаётся в громком словосочетании, которое было повсеместно распространено среди мыслителей того времени - "смерть Бога". Это означало неминуемый конец прошлого жизненного уклада. Промышленная революция, которая сначала грянула в Англии, а затем и в других странах Европы, коренным образом изменила сознание западного человека, потеснив из него религию, на которую он опирался практически во все предыдущие столетия. Входя в новый мир, европейцы должны были целиком отказаться от прошлого, забыть о нём, как и о своей прежней идентичности. Конечно, этот процесс был крайне мучительным, и не всем удавалось вступить в новую жизнь без потерь. Но это вступление было возможно только при условии забвения старого мира и порядка.

Подытоживая написанное, можно отметить, что память является социальным конструктом, который воплощён в коммуникации с другими людьми. Без памяти невозможно осмысление прошлого, на котором, в свою очередь построено восприятие настоящего. Таким образом, самоидентификация человека и всего общества тесно связаны друг с другом.

Война во Вьетнаме - это событие, так или иначе, повлиявшее на коллективную идентичность американского народа, оставившее в его сознании достаточно серьёзную травму, осознание и принятие которой происходит до сих пор. В дальнейшем исследовании несколько раз обсуждается понятие травмы, поэтому представляется необходимым разобрать это понятие более подробно, опираясь на труды Алейды Ассман и упомянутого выше Франклина Анкерсмита.

• Вы не любите дельфинов?
• Ненавидим!
• По какой же причине вы их ненавидите?
• Что за вопрос! Разве дельфины не соседи пингвинам?
• Соседи.
• Ну вот поэтому-то пингвины ненавидят дельфинов.
• Разве это причина для ненависти?
• Разумеется. Сосед - значит, враг.

Анатоль Франс, "Остров пингвинов"

Коллективная память

В начале ХХ века французский социолог Морис Халбвакс разработал понятие "Коллективная память". По его мнению, память возникает в процессе социализации личности, и та социальная среда, в которой живет индивидуум, определяет содержание его памяти. Мы запоминаем только ту информацию, которая кажется нам релевантной для того социального коллектива, к какому мы себя причисляем, а все остальное забываем, или даже просто не замечаем. По Халбваксу, каждый человек одновременно является членом нескольких коллективов, т.е. носителем нескольких коллективных памятей, такими коллективами могут быть, например, этническая группа, религиозная община, политическая партия, семья, школа, круг друзей и т.д.

Халбвакс различает коллективную и индивидуальную память, хотя последняя также рассматривается как социальное явление. Сферой индивидуальной памяти является чувственный мир личности. Она же соединяет различные коллективные памяти, что, в принципе, и определяет индивидуальность личности. Только сквозь призму индивидуальной памяти мы можем “взглянуть на коллективную память”.

По сути, именно общая коллективная память и объединяет разные индивидуумы в группы, определяет самобытность группы, тем самым разграничивая "нашу группу" от других, "чужих групп". Для определения своей самобытности каждой группе требуются такие символы и воспоминания, которые присущи ей одной, что и отличает одну группу, одну общность от другой группы, другой общности.

Образы коллективной памяти

Коллективная память состоит из конкретных символов и представлений, из образов (икон – Bilder) воспоминаний. Эти образы, подобно соссюровским знакам, состоят из совокупности формы и содержания. Для того, чтобы какая–либо идея осела в коллективной памяти (в общности образов коллективной памяти), нужно, чтобы эта идея получила определенную форму, и наоборот, каждое явление, которое оседает в коллективной памяти, становится носителем соответствующей идеи. Тем самым каждое явление получает такую интерпретацию, которая соответствует коллективной памяти группы. Теория Халбвакса примечательна и тем, что она объясняет также феномен забвения. Группа попросту игнорирует, не замечает те явления, которые не согласовываются с ее коллективной памятью.

Коллективная память vs. история

Коллективная память отличается, и в какой–то мере даже противоречит “реальной” истории. В коллективной памяти каждой группы оседают только те “исторические” явления, которые важны для этой конкретной группы, поэтому существует только “одна” история, но много коллективных памятей . Коллективная память не исторична в том смысле, что для нее важна не история сама по себе, т.е. последовательность достоверных фактов, а только возможность трактовки своей самобытности. Храня лояльность в отношении своей группы, коллективная память, тем самым, противится новшествам и изменениям, ибо, по Халбваксу, любое изменение “социальной рамки памяти” (cadres sociaux de la mémoire) влечет за собой “гибель” соответствующей группы. С другой стороны, перманентные изменения в политической и общественной жизни требуют адекватных решений и, следовательно, перемен бытующих образов коллективной памяти.

Модель когнитивного развития Жана Пиаже наглядно показывает взаимоотношения коллективной памяти группы и истории. Модель когнитивного развития основывается на двух элементарных процессах: ассимиляции и аккомодации. Оба эти процесса являются формами адаптации индивидуума к окружающей среде. В процессе адаптации создаются определенные когнитивные структуры, так называемые “схемы”. Схемы содержат определенную информацию, или, лучше сказать, знание о вещах, людях, ситуациях, их взаимосвязях и типах. Каждая схема является как бы конгломератом знаний, которые определены опытом индивидуума. Существуют определенные врожденные схемы, например, схема приема пищи (с груди). Существование подобных – врожденных – схем обязательно для создания новых схем. Новая информация обрабатывается и подгоняется под уже данную схему. Такой способ обработки информации проявляется в процессе ассимиляции. Когда информация настолько нова, что невозможно поместить ее в уже существующую схему, индивидуум “вынужден” либо проигнорировать эту информацию, – то есть забыть ее, – либо создать новую, адекватную схему с помощью акта аккомодации.

Процессы ассимиляции и аккомодации подчиняются принципу эквилибрации (Äquilibrationsprinzip), который, с одной стороны, ограничивает создание бесконечно новых схем, а с другой стороны, обеспечивает восприятие новой информации, то есть, в итоге, определяет когнитивное развитие личности. Согласно Пиаже, развитие личности протекает в виде вечно сменяющих друг друга процессов ассимиляции и аккомодации. Процесс ассимиляции сохраняет и обогащает уже существующие схемы, а аккомодация обязательна для решения тех проблем, с которыми сталкивается индивидуум за время своей жизни.

Каждая группа обрабатывает исторические факты по схожему принципу. Подобно младенцу, группа подгоняет новую информацию под знакомые, “старые” схемы (процесс ассимиляции). Если информация настолько нова, что не согласуется с существующей схемой, группа либо игнорирует этот факт, по терминологии Халбвакса, “забывает” его, либо создает новый образ, новую схему (процесс аккомодации).

Как уже было сказано, по Халбваксу, любое изменение коллективной памяти влечет за собой гибель группы. В подобном случае Халбвакс, не вдаваясь в подробности, говорит о смене “эпох”, обходя молчанием вопрос масштабности этих изменений. Правда, трудно согласиться с Халбваксом, что изменение любого образа коллективной памяти влечет за собой “гибель” группы. Ведь количество образов коллективной памяти невообразимо велико, и член коллектива не обязан знать все образы этой памяти, так же, как член той или иной языковой группы не обязан знать все слова соответствующего языка. Так что “неравенство” знаний у отдельных членов групп дано a priori.

Допустим, существует определенное количество образов, известное всем без исключения членам группы, которое мы можем обозначить как “ядро” коллективной памяти, или даже как саму коллективную память. И если можно говорить о смене “эпох”, то скорее всего только в случае изменения подобных, “канонических образов”, которые затрагивают всю группу и способствуют разрыву временного континуума группы, “гибели” старой и “рождению” новой группы. К подобным “каноническим” образам можно причислить, например, такие институционализированные символы, как государственные флаги, гимны, гербы и т.п.

Изменение образов коллективной памяти

Важные исторические события, радикальные изменения общественной жизни часто сопровождались заменой государственной символики. Так было после французской революции или, скажем, после русской революции 1917 года. За последние пятнадцать лет в Грузии несколько раз менялась государственная символика, что было также обусловлено крупными изменениями в политической жизни страны. Вместе с символикой исчезли те названия городов, сел, улиц, станций метро и т.д., которые были связаны с ушедшим политическим строем: такие, как, например, улица Калинина или станция метро “26 Бакинских комиссаров”, село Первомайское и т.д. Возникли новые названия: площадь Свободы, площадь 26 Мая и т.д.

Изменяя названия, переименовывая улицы, руша старые и воздвигая новые памятники, преследуется одна цель – разрушить нежелательный образ коллективной памяти, лишить его формы, с надеждой, что без формы “забудется” и содержание. Хотя все, конечно, не так просто, и, пока люди назначают свидание на площади Ленина, она продолжает существовать. Изменить коллективную память не просто, но возможно. Чтобы лучше представить себе механизм изменения образов коллективной памяти, следует кратко рассмотреть понятия культурной и коммуникативной памяти.

Культурная и коммуникативная память

Профессор Гейдельбергского университета, египтолог Ян Ассманн развил теорию Халбвакса, разработав понятия культурной и коммуникативной памяти, которые являются как бы двумя полюсами одной оси, одной коллективной памяти.

Коммуникативная память состоит из тех воспоминаний, которые “скапливаются” в нашей памяти с течением времени. Типичным примером коммуникативной памяти является память одного поколения, которая исчезает с исчезновением соответствующего поколения. С его уходом исчезают те образы воспоминаний, которые были присущи этому поколению, хотя некоторые образы, вследствие их важности, могут перейти в культурную память общества. Продолжительность коммуникативной памяти совпадает с продолжительностью жизни соответствующего поколения, она носит “неформальный” характер и для ее поддержания не требуются “специалисты” – каждый “очевидец достаточно компетентен, хотя, конечно, по-разному и в разной степени”.

Культурная память, в отличие от коммуникативной, является формальной, фундированной формой памяти. Модус такой памяти может быть представлен как в вербальной, так и в невербальной форме, например, в определенных “ритуалах, танцах, мифах, примерах, одежде, украшениях, татуировках, дорогах, живописи, ландшафте и т.д.”. Культурная память часто охватывает преисторическое время, она по сути своей, скорее, мифологична. Для существования культурной памяти требуется постоянное возобновление и укрепление воспоминаний, иначе: “циркуляция” символов или образов культурной памяти, что предотвращает их забвение. Поэтому культурной памяти часто требуются особые места для процесса воспоминания, например, в виде праздников. По Ассманну, египетские ритуальные праздники являются классическим примером циркуляции культурной памяти. Во время представления подобных ритуальных праздников происходит “репетиция” истории группы. Участие в праздниках, а оно, кстати, обязательно, указывает на сопричастность к соответствующей группе. Для таких праздников характерна их повторяемость, регулярность и строго определенная последовательность ритуальных действий. Подобная циркуляция культурной памяти типична для “ритуальной когерентности” группы. Культурная память институализирована, и в обществе имеются “эксперты” по культурной памяти. Эту функцию выполняли в разных культурах различные “специалисты”: шаманы, брамины, жрецы, священники и т.п. Они являлись носителями культурной памяти.

Возникновение и распространение письма, то есть переход от “ремесленной письменности” (craft literacy, handwerkliche Literalität) к “литературности”, обозначило новую эпоху развития культурной памяти. “Интерпретация” как метод чтения текстов вытеснила “репетицию” как метод представления культурной общности. Текст становится важным медиумом коллективной памяти, местом ее циркуляции. Кроме того, посредством переводов стало возможным также “заочное познание” других культур, хотя это “познание” часто довольно неадекватно. Кстати, возможности и проблемы перевода образов коммуникативной и культурной памяти в литературе заслуживают отдельного рассмотрения.

Образы коллективной памяти в современной Грузии

Разумеется, литература является не единственным “местом циркуляции” культурной памяти. В определении самобытности группы особое место занимают и многие другие символы. Изменяя подобные символы, переименовывая улицы и т.д., образы коллективной памяти переходят из культурной памяти в область коммуникативной памяти, тем самым ограничивая “жизнь” образа длительностью в одно поколение. По Ассманну, под одним поколением подразумевается период длительностью примерно в 80 лет, то есть пока живы очевидцы тех или иных событий. В нашем случае можно предположить, что примерно к середине XXI столетия площадь Ленина “исчезнет”, так же, как в свое время исчезли такие даты и имена, как проспект Головина (нынешний проспект Руставели) или Кирочная площадь (площадь Марджанишвили), Катериненфельд и др.

Для утверждения новой символики требуются “места” для ее циркуляции, Поэтому логично, что по постановлению Министерства образования Грузии новый государственный флаг Грузии, под аккомпанемент нового гимна будет подниматься в каждой школе раз в неделю. Этот процесс имеет все черты “ритуальной когерентности” со строго определенным временем и местом проведения, с обязательным присутствием, с четко обозначенной процедурой. Целью подобных мероприятий является укрепление самобытности группы. Объединение индивидуумов в одну общность (под одним флагом) способствует их сплочению, поэтому не только государства, но и многие крупные фирмы и организации имеют свою символику, свои флаги. Хотя существует опасность профанации этих символов, если ритуалы “скатятся” в рутину и потеряют сакральный смысл.

Коллективная память и язык

Образы культурной памяти метафоричны по своей сути, то есть в них можно различить два пласта информации – поверхностная, эксплицитно данная информация и скрытая, “символическая” информация, которая передается в максимально сжатой форме. Они вплетены в “ткань” языка, определяя не только границы и самобытность группы, но и ее мировоззрение.

Язык не простое отражение реальности, не номенклатура. Язык, являясь носителем интеллектуальной активности («энергии»), включенный в генетический процесс построения понятия, превращает тем самым факт действительности в факт сознания. Следовательно, “язык – это энергия, а не эргон” . Цель языка – оформить, сконструировать “реальность”. Различные языки по-разному конструируют мир.

Различие языков следует рассматривать не только в звучании и внешней форме, но в первую очередь, более глубоко – в способе видения мира или “мировидения” (sprachliche Weltansicht). Слова создают “здание языка” (Sprachbau). Слова в данном случае означают не только лексический запас слов, но и все элементы, которые являются отдельными единицами (Einheit). То есть “слова” охватывают все ступени языковой иерархии: фонемы, морфемы, слова, предложения и даже тексты .

Можно предположить, что такими же единицами языка являются образы коллективной памяти. Наряду с формальной организацией языка (грамматика), они определяют не только отношение языкового коллектива или группы к “реальности”, но и его восприятие, разграничивая, с одной стороны, разноязычные группы, а с другой стороны, группы в рамках одного языкового общества.

Как заметил этнолог Мюлеманн, граница между народами (Völker) является не географическим понятием, а определяется самим человеком, сам же человек представляет собой “пограничный знак, который маркирован татуировками, раскраской или деформацией тела, украшениями, одеждой, языком, кухней, стилем жизни, in summa : культурой”. Часто мы даже не замечаем, что в наших суждениях, оценках мы находимся в плену определенных стереотипов, предубеждений, истоки которых можно найти в нашей культурной памяти. Эти стереотипы, часто совершенно неосознанно, определяют “наше” отношение к “чужим”. “Чужой группой” может оказаться другая национальность, другая конфессия, другая партия, другой район города, другая улица и т.д.

Эти стереотипы проявляются в самых различных областях жизни, например, в анекдотах или, скажем, в рекламных текстах.

В конце 80–х годов в Грузии, и, наверное, во всем Советском Союзе, были широко распространены анекдоты про чукчей . Например, такой:

“Чукча, грузин и армянин едут в одном купе. Грузин говорит чукче: “Давай играть: Я загадываю загадку; отгадываешь – я тебе даю рубль, нет – ты мне”. – “Давай”, – соглашается чукча. Играют. Грузин говорит: “Одно круглое, красное, а сверху зеленое.” –“Тюленя?” – “Нет". – “Оленя? ” – “Нет”. – “Тогда не знаю. ” – “Один помидор.” Чукча кладет рубль. Грузин снова загадывает загадку: “Два круглых красных, сверху два зеленых.” – “Тюленя?” – “Нет”. – “Оленя?” – “Нет”. – “Тогда не знаю”. – “Два помидора…”. Так, заработав 40 рублей, грузин уходит в вагон–ресторан пировать. Возвращаясь поздно в купе, слышит: армянин спрашивает: “Что такое 3014 круглых красных, а сверху 3014 зеленых?” – “Тюленя?” – “Нет”. – “Оленя?”...”

Этот анекдот не претендует на особый юмор, но чтобы “понять” его, требуется знание определенных стереотипов, которое уже с первого предложения создает ожидание комического развития действия, образуется комическая констелляция, которая должна вылиться во что-то смешное. Фрейд обозначает подобный тип анекдота как “тенденциозный анекдот”. В таких анекдотах при помощи собирательного лица (Sammelperson), олицетворяющего собой какую-то общность, “например, целый народ ”, обыгрывается соответствующая группа. Для восприятия подобных тенденциозных анекдотов требуется общее, “коллективное знание” бытующих стереотипов. Следовательно, и для рассказа анекдота требуется соответствующая аудитория, чтобы тот или иной анекдот был воспринят как таковой. Бергсон считал, что “смех – всегда смех группы”. С позиции коллективной памяти подобные анекдоты преследуют одну цель: сплотить группу (Фрейд считал, что вызывая смех, рассказчик берет смеющихся в “сообщники”), и, оберегая самобытность группы, путем проекции неприятных чувств на другую общность, провести границу с другой группой (по Бергсону, “наказать смехом”).

С начала 90-х годов анекдоты про чукчей исчезают из грузинской действительности, и их место занимают анекдоты про сванов. Это можно объяснить тем, что с распадом Советского Союза, чукчи “исчезли” из космоса Грузии, следовательно, исчезла надобность разграничения. Анекдоты про соседей бытуют в любой стране, в любом регионе, но означают не более и не менее как признание другой группы как таковой. По мнению Мюлеманна, в племенных культурах племя расценивало свою культуру не как отличную от культуры соседнего племени, а как единственно возможную “культуру”. В национальных анекдотах проявляется принятие соответствующей группы как равной себе, не “чуждой”, а просто “другой”, но для сохранения собственной самобытности требуется подчеркивание не только “разниц”, но часто и своего преимущества. Поэтому анекдоты почти всегда ничего общего с “реальностью” не имеют. Так что обижаться на анекдоты, так же глупо, как и принимать их всерьез.

Образы коллективной памяти лежат в основе этих стереотипов. С другой стороны, частая повторяемость анекдотов способствует “циркуляции” образов культурной памяти. Эти образы влияют на наше восприятие и понимание мира. Образы коллективной памяти представляют собой сжатую информацию, а краткость, как заметил Фрейд, повторяя слова Жан-Поля, , является “душой и телом анекдота”.

Отдел туризма при Министерстве иностранных дел Испании (TURESPAÑA) подготовил две рекламные страницы на русском и немецком языках. На немецкоязычной странице крупным планом вынесена забинтованная эластичным бинтом стопа ноги с надписью “Испания оставляет след” (Spanien prägt Sie), а в углу показан один турист, который рассматривает старую, покрытую мхом скульптуру. Текст рекламы призывает к “открытию” 116 городов и сел с более чем 1800 памятниками истории и искусства.

На русскоязычной рекламе изображена молодая привлекательная девушка, а в углу размещена фотография стола, уставленного различными яствами и напитками. Слоган рекламы тот же: “Испания оставляет след”, но текст обещает незабываемое путешествие в мир испанской кухни, “под веселый смех друзей” и “обязательно в сопровождении хорошего местного вина”. Текст завершается следующим призывом: “И наслаждайся, не отказывая себе ни в чем”!

Первое объявление делает акцент на рекламирование индивидуального туризма: вам придется так долго ходить, пока не заболеют ноги. А вторая реклама отдает предпочтение вкусной еде в приятной компании. Можно предположить, что при выборе текстов и фотографий для этих рекламных плакатов главную роль сыграли распространенные в соответствующих странах представления о том, что такое туризм и хороший отдых. В первом случае целью туризма является ознакомление с культурой чужой страны, так называемый Kulturtourismus, а во втором случае – распространенное в России представление, согласно которому, путешествие за границу является хорошей возможностью новых знакомств и гастрономических удовольствий.

Презентация образов коллективной памяти

В современной жизни особое место для циркуляции образов культурной памяти занимает телевидение. Оно как бы объединяет ритуальную и текстуальную когерентность, превращая ритуальные праздники в ежевечернюю рутину, комментируя их без претензии на знание сакральной истины. Этот способ циркуляции я назвал бы “презентацией” культурной памяти. Нехватка времени для должной оценки быстро сменяющихся и часто повторяющихся образов, например, телевизионных реклам, способствует созданию новых стереотипов, новых “повседневных мифов”. Например, мифа об бескомпромиссных людях, пьющих пиво “Ёвер” (Jever), или о чемпионах, пьющих только холодный чай “Казбеги”. По Барту, каждый миф объединяет два пласта восприятия, прямого и символичного извещения. Но для восприятия этих пластов требуется знание соответствующих символов. В подобном случае образы коллективной памяти являются строительным материалом, как для создания, так и для восприятия подобных мифов и стереотипов.

Роль стереотипов в реальной жизни неимоверна высока. Принимая решения, мы не всегда утруждаем себя в полном объеме осмыслить ситуацию и ограничиваемся тем, что концентрируем наше внимание на каком–то одном элементе доступной нам информации. Психолог Роберт Чалдини подчеркивает, что “автоматическое, стереотипное поведение у людей превалирует, поскольку во многих случаях оно наиболее целесообразно, а в других случаях – просто необходимо. Мы с вами существуем в необыкновенно разнообразном окружении. Для того, чтобы вести себя в нем адекватно, нам нужны кратчайшие пути”. По мнению Чалдини, стереотипы, в основном, помогают нам в правильном выборе, хотя часто мы встречаемся с “ложными” стереотипами, против которых надо активно бороться. Правда, при чтении Чалдини открытым остается вопрос: как можно изменить эти “неправильные” представления и стереотипы.

Процесс объективации и коллективная память

Наши стереотипы обусловлены соответствующей фиксированной установкой. Установка является психическим состоянием, которое отражает и причинно определяет существенные факторы поведения, придавая ему целесообразный характер. Совокупность трех факторов – потребности и операциональных возможностей индивидуума, а также реально данной ситуации – ложится в основу формирования установки определенного поведения. Притом потребности человека как социального существа, в сравнении с потребностями животного, неимоверно многогранны. Образы культурной памяти влияют на возникновение этих потребностей, а также на оценку данной ситуации, которая не всегда адекватна реальности. Неадекватная установка способствует возникновению иллюзий.

Дмитрий Узнадзе, автор теории установки, выделяет два типа иллюзий: ассимилятивную и контрастную. Ассимилятивная иллюзия состоит в автоматическом причислении нового объекта к фиксированной установке. Причем осознается только та часть объекта, которая подходит к нашей установке. Несовпадающая часть объекта автоматически игнорируется. Во время контрастной иллюзии объект, не вписывающийся в нашу установку, воспринимается как ее противоположность, то есть одна иллюзия сменяется противоположной иллюзией . Часто повторяемые рекламы, анекдоты – “циркуляция” различных образов коллективной памяти – способствуют возникновению определенной установки, которая проявляется, скажем, во время реальных контактов с “героями” распространенных анекдотов, определяя наше поведение. В силу ассимилятивной иллюзии мы неадекватно оцениваем ситуацию, что способствует, с одной стороны, возникновению “конфликтов” на почве непонимания, а с другой стороны, упрочению несоответствующей установки.

В многочисленных экспериментах Узнадзе показал, что фиксированная установка протекает неосознанно и без участия внимания. Но установка и затронутые этой установкой объекты могут быть осознаны, если импульсивное, автоматизированное, то есть зависимое от установки действие будет нарушено или затруднено. Эта ступень человеческой деятельности именуется “объективацией”. Акту объективации может предшествовать изменение одного из факторов, определяющих установку, например, данной реальной ситуации, которая наглядно выявит неадекватность нашего автоматического поведения, тем самым заставляя нас “осознать” происшедшие изменения, перепроверить “адекватность” установки. Возникновение подобного “продуктивного” препятствия способствует преодолению или изменению образов культурной памяти.

Литература, средства массовой информации и другие носители культурной памяти, с одной стороны, мешают процессу объективации действительности, так как способствуют циркуляции стереотипных представлений, но, с другой стороны, именно они могут создать “препятствие” на пути нашего восприятия действительности и тем самым способствовать процессу объективации. Виктор Шкловский, говоря о назначении искусства, подчеркивал, что задачей литературного текста является освобождение вещей от “автоматизма восприятия” .

Есть много примеров литературных произведений, которые выполнили роль “препятствия”, тем самым выводя “вещь” из “автоматизма восприятия”, заставляя читателя задуматься, толкая его к сознательной обработке явления или идеи. Конечно, литература не панацея для общества. Как заметил один из героев романа Стругацких “Град обреченный”, литература – как совесть, она не лечит, она может только “болеть”. Литературные произведения ставят вопросы, переоценивают ценности, в конечном итоге пытаются изменить образы коллективной памяти. Иногда это довольно болезненный процесс, ведь коллективная память противится любым новациям, храня неприкосновенную самобытность группы.

Литературным примером попытки изменения коллективной памяти может послужить, например, поэма Важы Пшавелы “Алуда Кетелаури”, герой которой нарушает весь “космос” своей общности, увидев во “враге” человека. Общество, боясь и борясь за свою целостность, изгоняет Алуду, он становится изгоем . Можно привести много схожих примеров, когда литература выступает против господствующих стереотипов, но не надо преувеличивать роль и влияние литературы на общество. Хотя хочется, чтобы прав был тот польский поэт, о котором говорит Канетти в эссе “Профессия поэта”, который за пять дней до начала Второй мировой войны записал в своем дневнике: “Все кончено. Будь я настоящим поэтом, я смог бы предотвратить войну”. В этих строках прослеживается та ответственность за судьбу Человечества, которая не помешала бы также представителем других профессий.

Заключение

“Eine Gesellschaft, die nicht imstande ist, die Bewahrung ihrer eigenen Symbole
mit deren Revision zu kombinieren, geht unweigerlich unter.”
Alfred N. Whitehead

Коллективная память проявляется во всех сферах нашей деятельности, от реклам до анекдотов, укрепляя и подчеркивая самобытность группы. Образы коллективной памяти являются тем “строительным материалом”, теми “кирпичиками”, из которых строится самобытность группы. Сохранение самобытности подразумевает владение “техникой” переосмысления, перестройки образов коллективной памяти. Парадоксом является то, что для сохранения самобытности в наше стремительно изменяющееся время группа вынуждена переосмысливать свои ценности – изменяться. Кстати, свобода слова – обязательный атрибут для подготовки и осознанного “полезного” изменения группы.

Свобода слова – это не только возможность критики правительства, но также право и возможность критики общества, открытого обсуждения “закрытых”, табуированных тем. Последнему аспекту редко уделяется должное внимание.

А ведь литература, средства массовой информации должны поднимать и освещать подобные темы, способствуя процессу объективации. Адекватно решить осознанную проблему намного легче, чем пытаться прятать голову в песке, особенно во время прилива. Так что не надо бояться споров, ведь уже давно известно, что именно в спорах рождается истина.

Halbwachs M. Das kollektive Gedächtnis; Stuttgart, 1967. S. 31 („Ausblickspunk“ auf das kollektive Gedächtnis;).

Различное понимание, различная трактовка истории иногда является одной из причин региональных конфликтов. Поэтому очень желательно достичь синхронизации учебников истории в регионе, что послужит искоренению многих обоюдных стереотипных ошибок.

Ср.: Piaget, J. Die Äquilibration der kognitiven Strukturen, Stuttgart; 1976; и Piaget, J. Das Erwachen der Intelligenz beim Kinde, Stuttgart, 1975.

Например, во время перехода от кормления грудью к кормлению из соски знакомая младенцу схема принятия пищи несколько видоизменяется, но остается принципиально прежней, то есть схема переживает процесс ассимиляции. При переходе на кормление ложкой новый способ приема пищи настолько «нов”, что ребенок создает новую схему приема пищи (то есть совершает акт аккомодации).

В литературе известен и противоположный путь. В романе Джорджа Оруэлла «1984» создается язык «новояз», словарь которого сокращается с каждым годом. «Неужели вам непонятно – говорит один из персонажей романа Сайм, – что задача новояза – сузить горизонты мысли. В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов», Джордж Оруэлл «1984», Москва, 1989. С. 52.

Ср.: Mindadse I. Chatoba bei den Chevsuren – Literarische Darstellung des Festes als Medium des kulturellen Gedächtnises; Georgica, Bd. 23, Konstanz, 2000.

Выходные данные сборника:

ИСТОРИЧЕСКОЕ ОСНОВАНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ: КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ В ПРОЕКЦИИ
УСТНОЙ ИСТОРИИ

Мокроусова Елена Александровна

аспирант, кафедра социальной философии,

УрФУ им. первого Президента России Б.Н. Ельцина,г. Екатеринбург

Для того чтобы попытаться взглянуть на себя со стороны, человеку очень часто приходится обращаться к истории, и не только той, которая написана в учебниках, энциклопедиях и словарях. Помимо дат, имен, биографий и точных данных в истории существует нечто такое, что заставляет человека раз за разом проникать в загадки и тайны прошлого.

Обращение к истории - это отнюдь не попытка укрыться или сбежать от современности. Неподдельный интерес к истории вызван желанием человека разобраться в нынешнем положении вещей. Человеку необходимо ощущать себя в истории, понять самого себя «в исторической перспективе, притом достаточно глубокой и широкой» . Уроки, которые дает история, позволяют ему «не прилагать каждый раз новые изнуряющие усилия для сохранения того, что уже было усвоено» . Он встраивает возрожденный образ прошлого в повседневную жизнь своего настоящего.

То прошлое, которое изучает историк, «является не мертвым прошлым, а прошлым в некотором смысле все еще живущим в настоящем» . Прошлое то и дело преобразуется под влиянием нестабильных установок текущего момента и получает то один, то другой облик в зависимости от того, какая идеологическая оптика наведена на него из современности. Памятники прошлого сами по себе молчаливы и неинформативны. Они становятся историческими источ­никами лишь тогда, когда оказываются вовлечены в диалог между прошлым, настоящим и будущим. История работает с прошлым, но не ради самого прошлого - она стремится воссоздать картину жизни человека.

Для того чтобы история существовала, нужна дистанция, нужен разрыв во времени между историком и тем событием или эпизодом, который он изучает. Историк, вопрошающий людей прошлого, внимательно прислушивается к их голосу и пытается реконструи­ровать их социальный и духовный мир. Историк должен не судить прошлое, а описывать его, он сохраняет установку на беспристрастное и объективное описание прошлого, и в этом заключается главное и принципиальное различие истории и памяти - наша память беспристрастной быть не может.

По мнению У.Джеймса, память представляет собой нечто большее, нежели простое соотнесение какого-либо факта с известным моментом в прошлом. Этот факт должен быть окрашен в особое «чувство <теплоты> и <интимности> по отношению к нашей личности» . Воспоминания с необходимостью вписываются в рамки личности человека или его личной жизни, и «даже те из них, которые он разделяет с другими, рассматриваются им лишь с той стороны, с которой они затрагивают его в отличие от других» . Человек должен думать, что это именно его переживание, поскольку только тогда воспоминание становится «отнесенным к… определен­ному моменту в истории его жизни» . Однако чтобы воскресить в памяти собственное прошлое, человеку часто приходится обращаться к чужим воспоминаниям.

Эти воспоминания в большинстве своем не являются непосред­ственным опытом индивида, однако воспринимаются им как неотъем­лемый элемент его личности. Они воспроизводятся естественным образом в пределах той или иной социальной общности (начиная от трудового коллектива и заканчивая нацией или государством). Воспроизводятся на уровне отдельно взятого индивида, однако так, что позволяют ему отождествлять себя с той общностью, к которой он принадлежит, с ее историей и судьбой.

В конце ХХ века (во многом благодаря работам М. Хальбвакса) приходит осознание того, что память индивида существует постольку, поскольку этот индивид является уникальным продуктом специфичес­кого пересечения групп. Память представляет собой «особое действие, изобретенное людьми в ходе их исторического развития, которое появляется тогда, когда возникает социальное поведение» . Обусловленность того, что запоминается и забывается, социальной средой настоящего, подчеркивает социальную природу памяти: именно коллективы и группы задают образцы толкования событий и поддерживают их в коллективных воспоминаниях. Коллективная память выступает здесь «тем общим, что конституирует общество как таковое и является залогом его идентичности» . Социальные группы создают свои образы мира, устанавливая свои согласованные версии прошлого.

Коллективная память, определяемая как «совокупность действий, предпринимаемых коллективом или социумом, по символической реконструкции прошлого в настоящем» , осуществляет постоянный отбор и ревизию исторических событий и фактов. Для обозначения этого явления М. Хальбвакс ввел особый термин - «социальные рамки памяти». Он подчеркивал, что «некоторые воспоминания не возникают вновь, не потому что они слишком стары и постепенно рассеялись, - просто раньше они были обрамлены такой системой понятий, которой у них нет сегодня» . Человек, лишенный возможности непосредственного переживания тех или иных событий, однако считающий себя обязанными знать и помнить о них, вынужден обращаться к внешним источникам, благодаря которым, образы прошлых событий в нашем сознании предстают «как печатные страницы книги, которые можно было бы раскрыть, пусть даже их уже не раскрывают» .

Коллективная память - это жизнь, носителями которой всегда выступают живые социальные группы, и в этом смысле она находится в процессе постоянной эволюции. Она «открыта диалектике запоми­нания и амнезии, не отдает себе отчета в своих последовательных деформациях, подвластна всем использованиям и манипу­ляциям» .

История также как и память открыта для дискуссий - она селективна и изменчива. То прошлое, возрождением которого занимается история, может быть реанимировано и проговорено по‑разному: через мифы, легенды, устные традиции, искусство и т. д. «Исторический процесс - это длящаяся во времени коллективная драма» , и поскольку люди являются заинтересованными участниками этой драмы, их неизменно волнует вопрос: какова связь прошлого, настоящего и будущего, что ждет впереди, есть ли какие‑либо гарантии счастливого исхода событий.

Прошлое не возникает в наших знаниях само по себе, а является искусственным продуктом современности. Воспоминания не просто некая данность, а относящаяся к современности, созданная ею общест­венная конструкция. Прошлое не дает себя «сохранить», «законсерви­ровать», оно постоянно опосредуется настоящим, приспосабливается к нему. То, как и в какой мере происходит это опосредование, зависит от духовных потребностей и интеллектуального потенциала индивида или группы в настоящем. Это заставляет каждый раз возвращаться к тому, что представляет собой история, и каким идеалам и нормам она следует.

Сегодня мы можем говорить о том, что история помимо объективного и сдержанного представления о прошлом включает в себе целое созвучие отдельных небольших «историй». Занимаясь реконструкцией прошлого, история по сути воспроизводит не сами исторические факты, а их ментальную коллективную переработку в сознании людей. «Привязанность к прошлому и стремление хранить ему верность» создают особое чувство истории, для которого прошлое почти не отличается от настоящего. Памятные места, дата, музеи, архивы и другие искусственные формы памяти становятся теми способами репрезентации прошлого, в которых коллективные воспо­минания оседают, «кристаллизуются и находят свое убежище» .

В наши дни история разворачивается к человеку, в центре ее внимания уже не только большие социальные группы, выдающиеся события и личности, но и те люди, которые в качестве «безликого большинства» оставались за бортом истории. Как отмечает М. Хальбвакс, наряду с письменно зафиксированной историей существует «живая история, которая продолжается или возобновляется через годы и в которой можно обнаружить большое количество прежних течений, казавшихся иссякшими» . В наши дни небольшие «lifestory» замещают объективную истинность факта нарративной правдой исторического описания. Отсюда появление нового «жанра» истории - устной истории, о котором мы поговорим в дальнейшем.

Устная история проделала долгий путь с момента своего первого академического провозглашения в конце 40-х годов XX века и до настоящего времени. Появившись как узкое направление в рамках библиотечного и архивного дела, устная история постепенно завоевала признание профессиональных историков, нашедших в устных воспоминаниях исключительный источник информации о прошлом.

В профессиональной историографии и социологии «life story» (история жизни) или «oral history» (устная история) в качестве новых направлений исследований стали применяться в основном в 1960-1970-х годах. Они в значительной степени отразили стремление человечества нормализовать свое прошлое. Как отмечает Н. Копосов, это была попытка прийти к некоторому примирению с прошлым, когда неподвластное, трагическое прошлое, встраивается в прошлое обыч­ного человека, в его банальную повседневную жизнь. Благодаря устной истории прошлое стало представляться через мировоззрение рядовых участников исторического процесса.

Сегодня для историков решающим оказывается понимание того, что история сообщает нечто личное, ценное только тогда, когда человек ставит перед ней свои вопросы, интересуется конкретными моментами и эпизодами. Благодаря такому активному, замотивирован­ному участию прошлое и его анализ впервые начинают осознаваться участниками исторического процесса не как статичное, внешнее, а глубоко личное и даже интимное переживание событий. Отцы устной истории (Дж. Эвансе, П. Томпсон, А. Портелли) подчеркивали особенную важность именно «звучания устных источников» , полагая, что «от формы фиксации и хранения информации принципиально зависят эпистемологические особенности работы с источником» . Рассказчик в ходе своего повествования как бы переживает прошлое заново, и неизбежно забывает что-то «неудобное» для себя, а что-то, напротив, высвечивает и делает центральным местом своего рассказа. Воспоминание - это всегда «событие плюс воспоминание о том, как его вспоминали» , по мнению В. Харальда, оно постоянно «обогащается новыми нюансами, корректируется, фиксируется на тех или иных аспектах, переписывается» . Для исследователя важны суждения респондентов, их субъективные представления о фактах и их оценки.

Память человека - это «не отлаженный механизм» . В.А. Зверев отмечает, что рассказы очевидцев часто обрывочны и не всегда точны. С одной стороны, это обстоятельство дает исследователю пищу для размышления: почему человек забыл тот или иной интересный нам сюжет, с другой стороны, оно осложняет работу - «ведь на некоторые частные вопросы из истории повседневной жизни сегодня могут ответить только старожилы». Рассказчик своим повествованием как бы творит историю заново. Процесс воспоминания - это всегда «интерпретация, выстраиваемая в более или менее явной полемике, дополнениях или иллюстра­циях» смысла и содержания соответствующих событий. Л. Гудков подчеркивает, что рассказчик создает историю, моделирует свое прошлое в соответствии со своим мировоззрением, своими полити­ческими и культурными установками, особенностями своей биографии, психологическим настроем и психическим состоянием.

Устная история охватывает такие сферы исторического знания, которые по разным причинам не получали достаточного освещения в истории письменной. Устная история помогает отыскать в прошлом новых героев: «простых людей, а не только лидеров; женщин, а не только мужчин; чернокожих, а не только белых» . Она позволяет сохранить свидетельства непосредственных участников исторических событий - «маленьких людей», которые в официальных источниках фигурируют только в качестве статистических единиц, а часто и вообще забыты. Она обеспечивает трансляцию системы ценностей от одного поколения к другому и предоставляет материал для других отраслей исторической науки - исторической антропологии, исторической психологии, исторической герменевтики. Устная история может стать новым способом «преобразования как содержания, так и цели истории» . С ее помощью, по мнению П. Томпсона, «можно изменить сам фокус исторической науки, инициировать новые направления исследований» . Устная история фиксирует не только воспоминания великих деятелей культуры и политики или подробности знаменательных событий прошлого, она прежде всего реконструирует жизнь, менталитет простых, незаметных людей, и даже маргиналов. Это неофициальная история, зачастую без цензурных запретов, которая дает возможность увидеть прошлое снизу и изнутри, с точки зрения отдельной личности.

Рост интереса к устной истории совершенно не случаен. Устная речь, как лакмус, выявляет все качества говорящего: тактичность или бестактность, деликатность или, наоборот, нескромность, понимающе-бережное или холодно-безразличное отношение к предмету разговора.

Устная речь недаром вертится на языке, она «прерывиста, сбивчива, нелогична и жива» , в ней всегда присутствует тот или иной оттенок вкуса, без которого все пресно и несъедобно. Огромным достоинством устной истории является то, что она не замкнута на индивидуальную трактовку событий. В устной истории главенствуют не отдельные «голоса», а некое взаимное эхо больших коллективов, наций и поколений. Не важно, кто говорит, кто слушает: устная история растворяет работу исторического самосознания в неинди­видуализированной формах истории. Устная история не претендует на создание индивидуальной концепции повествуемого, она бережет живой носитель - народную память, которая надежнее бумаги.

Таким образом, устная история соединяет прошлое и будущее, прослеживает преемственность поколений. Реконструкции истории становятся плодом совместных усилий. Разговоры о коллективно пережитых ключевых событиях обладают необычайно сильным воздействием на индивидуальные воспоминания каждого. Обмен историями производится до тех пор (и истории при этом модифицируются и переоформляются), пока «у всех членов сообщества не окажется примерно одинаковый набор примерно одинаковых историй» . Осознание событий своей жизни, своего поколения, окружающего социума у человека происходит постоянно. Устная история показывает, как меняется оценка людьми событийного ряда в зависимости от времени, общественной ситуации, позволяет наблюдать, как одни трактовки событий подавляются, а другие начинают доминировать. Устная история позволяет работать не только и не столько с индивидуальными воспоминаниями людей, сколько с их коллективными переживаниями, коллективными мифами, схемами, обычаями и способами толкования мира. Она открывает дорогу многочисленным исследованиям в области коллективной памяти. Для того чтобы воспоминания актуализировались в коллективной памяти народа необходимо чтобы они были значимыми для тех, кто живет сегодня. Необходимо чтобы человек научился сопереживать тому, что было в прошлом. Устная история дает возможность не просто услышать рассказ о том, как все было на самом деле, но и понять, каково было жить в те времена и пережить их вместе с рассказчиком, посмотреть на историю его глазами.

Устная история не стремится дать индивидуальный образ или трактовку событий и фактов прошлого, она собирает коллективной наследие - коллективный фонд воспоминаний, которые оказываются значимыми для тех, кто эти события пережил, и востребованными для тех, кто родился и вырос уже после их свершения. Устная история позволяет человеку высказаться и проговорить свою жизнь, тем самым сохраняя и закрепляя его воспоминания и транслируя их для будущих поколений людей. Устная история становится не просто одним из жанров исторического описания событий, она превращается в полноценное историческое основание коллективной памяти людей.

Список литературы.

1. Гуревич А.Я. Уроки Люсьена Февра / Л. Февр. Бои за историю. - М.: Наука, 1990.
2. Джеймс У. Память. Научные основы психологии. - СПб., 1992.
3. Зверев В.А. Услышанное прошлое: опыт создания и использования историко-биографической коллекции в педагогическом университете / В.А. Зверев, Е.И. Косякова // Устная история (oral history): теория и практика: материалы Всерос. науч. семинара / сост. и науч. ред. Т.К. Щеглова. – Барнаул, 2007. [Электорнный ресурс] - Режим доступа. URL: http://lib.nspu.ru/file/sbo/656153/d189ae6ef1ae6528.pdf (дата обращения 20.05.12).
4. Гудков Л. «Память» о войне и массовая идентичность россиян // Неприкосновенный запас. - 2005. - № 2-3(40-41). - URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/gu5.html (дата обращения 22.05.12).
5. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. - М., 1990.
6. Нора П. Проблематика мест памяти / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. Франция-память. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.
7. Панарин А.С. Философия истории. - М.: Гардарики, 2001.
8. Репина Л.П. Культурная память и проблемы историописания (историо­графические заметки). - М.: ГУ ВШЭ, 2003.
9. Рикер П. Память, история, забвение. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004.
10. Романовская Е.В. Феномен памяти: между историей и традицией // Философия и общество. - 2010. - № 1.
11. Рубинштейн С.Л. Память. Основы общей психологии. - М., 1996.
12. Томпсон П. Голос прошлого: Устная история / П. Томпсон. - М.: Весь Мир, 2003.
13. Трубина Е.Г. Коллективная память // Социальная философия: Словарь / Сост. и ред. В.Е. Кемеров, Т.Х. Керимов. – 2-изд., испр. и доп. - М.: Академический проект; Екатеринбург; Деловая книга, 2006.
14. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. - 2005. - № 2-3(40-41). - [Электронный ресурс] - Режим доступа. - URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ha2.html (дата обращения 20.05.2012).
15. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. - М.: Новое издательство, 2007.
16. Харальд В. История, память и современность прошлого. Память как арена политической борьбы // Неприкосновенный запас. - 2005. - № 2-3 (40-41). - [Электронный ресурс] - Режим доступа. - URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/vel3-pr.html (дата обращения 21.05.12).

Ты - не раб!
Закрытый образовательный курс для детей элиты: "Истинное обустройство мира".
http://noslave.org

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Коллективная память - представление о прошлом, разделяемое и конструируемое членами социальной группы . Имеет близкое по смыслу значение с понятиями: социальная память, историческая память , культурная память . Термин был введён социологом , философом , социальным психологом , представителем французской социологической школы Морисом Хальбваксом - основоположником научных исследований коллективной памяти. Несмотря на продолжительное изучение феномена, до сих пор нет единого представления о его объекте и предмете, так же как отсутствует единая теория коллективной памяти.

Объекты коллективной памяти

Свойства, признаки коллективной памяти

Основной функцией коллективной памяти является поддержание групповой идентичности , решение проблемы кризиса идентичности . Такой феномен как представление сообществом самого себя не может обойтись без знаний и представлений о прошлом группы или коллектива. Концепции, касающиеся коллективной памяти, рождаются в те периоды, когда общество испытывает кризис идентичности. Этим объясняется всплеск интереса к проблеме коллективной памяти в последнее десятилетие 20 века.

Исследования

Коллективная память является междисциплинарной областью исследований (социологии, истории, социальной психологии , философии и других наук). К основным современным исследованиям коллективной памяти в российской науке можно отнести многочисленные работы Т. П. Емельяновой, в частности, исследования представлений об исторических личностях , исследование воспоминаний разных поколений о Великой Отечественной войне , исследование представлений об эпохе Петра I . К важнейшим современным зарубежным исследованиям стоит отнести работы Я. Ассмана, разделившим коллективную память на коммуникативную и культурную , исследования Дж. Оллика, рассматривающего память с позиции процессо-реляционной методологии и др.

Напишите отзыв о статье "Коллективная память"

Примечания

Литература

• Емельянова Т. П., Кузнецова А. В. . // Психологические исследования - 2013 - 6(28)
• Емельянова Т. П. [Электронный ресурс] // Информационно-гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2012. № 4
• Емельянова, Т. П. (2002). Социальное представление как инструмент коллективной памяти (на примере воспоминаний о Великой Отечественной войне) // Психологический журнал. Т. 23. № 4. С. 49-59.
• Ассман, Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности [Текст] / Я. Ассман. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 358 с
• Olick J.K. (2007). Figurations of memory: a process- relational methodology illustrated on the German case, New York: Routledge.-P. SQ-LLS
• Е. В. Романовская, М. Хальбвакс Культурные контексты памяти - Известия Саратовского государственного университета, 2010, Выпуск 3.
• Бабинцев, В. А." Перспективы исследований коллективной памяти для формирования российской идентичности [Электронный ресурс] / В. А. Бабинцев, А. А. Поддубная - Режим доступа: http://sibac.info/files/2011_10_17_Social science/1.3_Poddubnaya.doc
• Руссо, А. (1995) Чёрные страницы национального прошлого. Послевоенная история и историческая память // Психоанализ и науки о человеке / Под ред. Н. С. Автономовой, В. С. Степина. М. : Прогресс-Культура. С. 217-232
• Paez, D., Basabe, N., Gonzalez, J. (1997). Social Processes and Collective Memory: A Crosscultural Approach to Remembering Political Events // Collective Memory of Political Events: Social Psychological Perspectives. Mahwah, NJ Lawrence Erlbaum Associates. P. 147-174.
• Морис Хальбвакс Коллективная и историческая память, Неприкосновенный запас 2005, 2-3(40-41),

Отрывок, характеризующий Коллективная память

– Ты просто посмотрела на то, что со мною было. Но ты ещё не умеешь защититься, вот и почувствовала всё. Любопытна ты очень, в этом сила, но и беда твоя, милая... Как зовут-то тебя?
– Светлана... – понемногу очухиваясь, сипло произнесла я. – А вот она – Стелла. Почему вы меня дариней называете? Меня уже второй раз так называют, и я очень хотела бы знать, что это означает. Если можно, конечно же.
– А разве ты не знаешь?!. – удивлённо спросила девушка-ведьма. – Я отрицательно мотнула головой. – Дариня – это «дарящая свет и оберегающая мир». А временами, даже спасающая его...
– Ну, мне бы пока хоть себя-то спасти!.. – искренне рассмеялась я. – Да и что же я могу дарить, если сама ещё не знаю совсем ничего. И делаю-то пока одни лишь ошибки... Ничего я ещё не умею!.. – и, подумав, огорчённо добавила. – И ведь не учит никто! Разве что, бабушка иногда, и ещё вот Стелла... А я бы так хотела учиться!..
– Учитель приходит тогда, когда ученик ГОТОВ учиться, милая – улыбнувшись, тихо сказал старец. – А ты ещё не разобралась даже в себе самой. Даже в том, что у тебя давно уже открыто.
Чтобы не показывать, как сильно расстроили меня его слова, я постаралась тут же поменять тему, и задала девушке-ведьме, настырно крутившийся в мозгу, щекотливый вопрос.
– Простите меня за нескромность, Анна, но как же вы смогли забыть такую страшную боль? И возможно ли вообще забыть такое?..
– А я и не забыла, милая. Я просто поняла и приняла её... Иначе невозможно было бы далее существовать – грустно покачав головой, ответила девушка.
– Как же можно понять такое?! Да и что понимать в боли?.. – не сдавалась я. – Это что – должно было научить вас чему-то особенному?.. Простите, но я никогда не верила в такое «учение»! По-моему так лишь беспомощные «учителя» могут использовать боль!
Я кипела от возмущения, не в состоянии остановить свои разбегавшиеся мысли!.. И как ни старалась, никак не могла успокоиться.
Искренне жалея девушку-ведьму, я в то же время дико хотела всё про неё знать, что означало – задавать ей множество вопросов о том, что могло причинить ей боль. Это напоминало крокодила, который, пожирая свою несчастную жертву, лил по ней горючие слёзы... Но как бы мне не было совестно – я ничего не могла с собою поделать... Это был первый раз в моей короткой жизни, когда я почти что не обращала внимания на то, что своими вопросами могу сделать человеку больно... Мне было очень за это стыдно, но я также понимала, что поговорить с ней обо всём этом почему-то очень для меня важно, и продолжала спрашивать, «закрыв на всё глаза»... Но, к моему великому счастью и удивлению, девушка-ведьма, совершенно не обижаясь, и далее спокойно продолжала отвечать на мои наивные детские вопросы, не высказывая при этом ни малейшего неудовольствия.
– Я поняла причину случившегося. И ещё то, что это также видимо было моим испытанием... Пройдя которое, мне и открылся этот удивительный мир, в котором мы сейчас с дедушкой вместе живём. Да и многое ещё другое...
– Неужели нужно было терпеть такое, только лишь чтобы попасть сюда?!. – ужаснулась Стелла.
– Думаю – да. Хотя я не могу сказать наверняка. У каждого своя дорога... – печально произнесла Анна. – Но главное то, что я всё же это прошла, сумев не сломаться. Моя душа осталась чистой и доброй, не обозлившись на мир, и на казнивших меня людей. Я поняла, почему они уничтожали нас... тех, которые были «другими». Которых они называли Ведунами и Ведьмами. А иногда ещё и «бесовыми детьми»... Они просто боялись нас... Боялись того, что мы сильнее их, и также того, что мы были им непонятны. Они ненавидели нас за то, что мы умели. За наш Дар. И ещё – слишком сильно завидовали нам... И ведь очень мало кто знал, что многие наши убийцы, сами же, тайком пытались учиться всему тому, что умели мы, только вот не получалось у них ничего. Души, видимо, слишком чёрными были...
– Как это – учились?! Но разве же они сами не проклинали вас?.. Разве не потому сжигали, что считали созданиями Дьявола? – полностью опешив, спросила я.
– Так оно и было – кивнула Анна. – Только сперва наши палачи зверски пытали нас, стараясь узнать запретное, только нам одним ведомое... А потом уже сжигали, вырвав при этом многим языки, чтобы они нечаянно не разгласили творённое с ними. Да вы у мамы спросите, она многое прошла, больше всех остальных, наверное... Потому и ушла далеко после смерти, по своему выбору, чего ни один из нас не смог.
– А где же теперь твоя мама? – спросила Стелла.
– О, она где-то в «чужих» мирах обитает, я никогда не смогу пойти туда! – со странной гордостью в голосе, прошептала Анна. – Но мы иногда зовём её, и, она приходит к нам. Она любит и помнит нас... – и вдруг, солнечно улыбнувшись, добавила: – И такие чудеса рассказывает!!! Как хотелось бы увидеть всё это!..
– А разве она не может тебе помочь, чтобы пойти туда? – удивилась Стелла.
– Думаю – нет... – опечалилась Анна. – Она была намного сильнее всех нас на Земле, да и её «испытание» намного страшнее моего было, потому, наверное, и заслужила большее. Ну и талантливее она намного была, конечно же...
– Но для чего же было нужно такое страшное испытание? – осторожно спросила я. – Почему ваша Судьба была такой Злой? Вы ведь не были плохими, вы помогали другим, кто не имел такого Дара. Зачем же было творить с вами такое?!
– Для того, чтобы наша душа окрепла, я думаю... Чтобы выдержать много могли и не ломались. Хотя сломавшихся тоже много было... Они проклинали свой Дар. И перед тем, как умирали – отрекались от него...
– Как же такое можно?! Разве можно от себя отречься?! – тут же возмущённо подпрыгнула Стелла.
– Ещё как можно, милая... Ох, ещё как можно! – тихо произнёс, до этого лишь наблюдавший за нами, но не вмешивавшийся в разговор, удивительный старец.
– Вот и дедушка вам подтвердил, – улыбнулась девушка. – Не все мы готовы к такому испытанию... Да не все и могут переносить такую боль. Но дело даже не столько в боли, сколько в силе нашего человеческого духа... Ведь после боли оставался ещё страх от пережитого, который, даже после смерти, цепко сидел в нашей памяти и как червь, грыз оставшиеся крохи нашего мужества. Именно этот страх, в большинстве своём, и ломал, прошедших весь этот ужас, людей. Стоило после, уже в этом (посмертном) мире, их только лишь чуточку припугнуть, как они тут же сдавались, становясь послушными «куклами» в чужих руках. А уж руки эти, естественно, были далеко не «белыми»... Вот и появлялись после на Земле «чёрные» маги, «чёрные» колдуны и разные им подобные, когда их сущности снова возвращались туда. Маги «на верёвочках», как мы называли их... Так что, не даром наверное мы такое испытание проходили. Дедушка вот тоже всё это прошёл... Но он очень сильный. Намного сильнее меня. Он сумел «уйти», не дожидаясь конца. Как и мама сумела. Только вот я не смогла...